Л.Аронзон
Стихи

Статья о стихах Л.Аронзона

Оглавление
 
Беседа
Павловск
Послание в лечебницу
Лесное лето
Мадригал
«Я и природу разлюбил...»
Утро
«В пустых домах, в которых все тревожно...»
«Гуляя в утреннем пейзаже...»
Видение Аронзона (Начало поэмы)
Осень 1968 года
«Дурна осенняя погода...»
«Есть между всем молчание. Одно...»
«Неушто кто-то смеет вас обнять?..»
«Нас всех по пальцам перечесть...»
«Несчастно как-то в Петербурге...»
«И мне случалось видеть блеск...»
«Благодарю тебя за снег...»
«Мое веселье — вдохновенье...»
«То потрепещет, то ничуть...»
«В двух шагах за тобою рассвет...»
«Как хорошо в покинутых местах...»
 
 
 
Беседа
 
 
Где кончаются заводы,
начинаются природы.
Всюду бабочки лесные —
неба легкие кусочки, —
так трепещут эти дочки,
что обычная тоска
неприлична и низка.
Стадо божиих коровок
украшает огород
и само себя пасет.
Обернувшись к миру задом
по привычке трудовой,
ходит лошадь красным садом,
шею кончив головой.
Две коровы сходом Будд
там лежат и там и тут.
 
Оля
 
На груди моей тоски
Зреют радости соски,
присосись ты к ним навеки,
чтою из них полились реки!
Чтоб из рек тех тростники
и цветы в мошке и осах
я б срывала на венки
для себя длинноволосой.
 
Альтшуллер
 
Чересчур, увы, печальный,
и в радости угрюм,
и в природе зрю не спальню,
а пейзаж для чистых дум.
К виду дачного участка
приноровлены качели,
станем весело качаться,
чем грешить на самом деле.
 
Оля
 
Где я сама к себе нежна,
лежу всему вокруг жена,
телом мягким как ручей
обойму тебя всего я,
и тоску твоих речей
растворю в своем покое.
 
Альтшуллер
 
О, как ты весело красива
и как красиво весела,
и многорукая как Шива
какой венок бы ты сплела!
 
Оля
 
Я полна цветов и речек,
на лугу зажжем мы свечек,
соберем большие стаи,
посидим и полетаем.
 
Альтшуллер
 
Хоть ты заманчива для многих
и как никто теперь нага,
но не могу другим, убогим,
я наставлять с тобой рога,
они ужасно огорчатся,
застав меня в твоей постели,
к природе данного участка
прибиты длинные качели...
летят вдоль неба стаи птичьи,
в глубь болот идет охотник,
и пейзаж какой-то нищий
старым дождиком приподнят,
но по каинской привычке
прет охотник через терни,
чтоб какой-нибудь приличный
отыскать пленэр для смерти.
 
Оля
 
Я полна цветов и речек.
На лугу зажжем мы свечек.
Соберем большие стаи.
В тихом небе полетаем.
 
 
1967
 
 
 
Павловск
 
Уже сумерки, как дожди.
Мокрый Павловск, осенний Павловск,
облетает, слетает, дрожит,
как свеча, оплывает.
О август,
схоронишь ли меня, как трава
сохраняет опавшие листья,
или мягкая лисья тропа
приведет меня снова в столицу?
 
В этой осени желчь фонарей,
и плывут, окунаясь, плафоны,
так явись, моя смерть, в октябре
на размытых, как лица, платформах,
а не здесь, где деревья — цари,
где царит умирание прели,
где последняя птица парит
и сползает, как лист, по ступеням
и ложится полуночный свет
там, где дуб, как неузнанный сверстник,
каждой веткою бьется вослед,
оставаясь, как прежде, в бессмертье.
 
Здесь я царствую, здесь я один,
посему — разыгравшийся в лицах —
распускаю себя, как дожди,
и к земле прижимаюсь, как листья,
и дворцовая ночь среди гнезд
расточает медлительный август
бесконечный падением звезд
на открытый и сумрачный Павловск.
 
1961
 
 
 
 
Послание в лечебницу
 
В пасмурном парке рисуй на песке мое имя, как при свече,
и доживи до лета, чтобы сплетать венки, которые унесет ручей.
Вот он петляет вдоль мелколесья, рисуя имя мое на песке,
словно высохшей веткой, которую ты держишь сейчас в руке.
Высокая здесь трава, и лежат зеркалами спокойных небыстрых небес
голубые озера, качая удвоенный лес,
и вибрируют сонно папиросные крылья стрекоз голубых,
ты идешь вдоль ручья и роняешь цветы, смотришь радужных рыб.
Медоносны цветы, и ручей пишет имя мое,
образуя ландшафты: то мелкую заводь, то плес.
Да, мы здесь пролежим, сквозь меня прорастает, ты слышишь, трава,
я, пришитый к земле, вижу сонных стрекоз, самолет, тихий плес и сплетенье цветов
то пространство души, на котором холмы и озера, вот кони бегут,
и кончается лес, и, роняя цветы, ты идешь вдоль ручья по сырому песку,
вслед тебе дуют флейты, рой бабочек, жизнь тебе вслед,
провожая тебя, все зовут, ты идешь вдоль ручья, никого с тобой нет,
ровный свет надо всем, молодой от соседних озер,
будто там, вдалеке, из осеннего неба построен высокий и светлый
и чистый собор,
если нет его там, то скажи, ради Бога, зачем
мое имя, как ты, мелколесьем петляя, рисует случайный, небыстрый
и мутный ручей,
и читает его пролетающий мимо озер в знойный день самолет.
Может быть, что ручей — не ручей,
только имя мое.
Так смотри на траву по утрам, когда тянется медленный пар,
рядом свет фонарей, зданий свет, и вокруг твой безлиственный парк,
где ты высохшей веткой рисуешь случайный, небыстрый и мутный ручей,
что уносит венки медоносных цветов, и сидят на плече
мотыльки камыша, и полно здесь стрекоз голубых.
Ты идешь вдоль ручья и роняешь цветы, смотришь радужных рыб,
и срывается с нотных листов от руки мной набросанный дождь,
ты рисуешь ручей, вдоль которого после идешь и идешь.
 
Апрель 1964 г.
 
 
 
Лесное лето
 
I
 
В ручье, на рыхлом дне, жилище
пиявок, раков и мальков,
он на спине лежал их пищей,
и плыли волосы легко
вниз по теченью, что уносит
в сетях запутанную осень.
А возле, девой пламенная,
вслух бормочет молитвослов,
его семья, как будто племя,
носилась в облаке цветов.
 
II
 
Где красный конь свое лицо
пил, наклонясь к воде лесной,
буравя й   его чела,
там в пряже путалась пчела,
и бор в просветах меж дерев
петлял побегом голых дев,
и там, где трав росой поетя,
сон рыбака будили тени,
старик, трудов осилив ы,
рек: «Рыбы, дети мне, не вы!
 
III
 
Век простоять мне на отшибе
в никчемном поиске дробей,
когда я вижу в каждой рыбе
глаза ребенка и добрей,
что в дыме высушенной сети
со мной беседуют о смерти!» —
И в реку стряхивая рыб,
старик предался полудреме:
«Возможно, вовсе я не был,
но завертясь не сразу помер!»
 
IV
 
Так, обратясь к себе лицом,
лежал он песке речном.
 
Сентябрь 1965 г.
 
 
 
Мадригал
 
Рите
 
Как летом хорошо — кругом весна!
то в головах поставлена сосна,
то до конца не прочитать никак
китайский текст ночного тростника,
то яростней горошины свистка
шмель виснет над пионами цветка,
то, делая мой слог велеречив,
гудит над Вами, тонко Вас сравнив.
 
Лето 1966 г.
 
 
***
 
Рите
 
Я и природу разлюбил:
озера, темные лесами,
зады прекрасные кобыл,
на кои я смотрел часами.
 
Печаль, и та мне тяжела,
пейзаж, украшенный Данаей,
иль в полдень тучная пчела,
в поля летящая за данью, —
 
все это, мысль не веселя,
лишь раздражает, опостылев,
и не касаются меня
сады, от августа густые.
 
<Лето> 1966 г.
 
 
 
Утро
 
Каждый легок и мал, кто взошел на вершину холма,
как и легок, и мал он, венчая вершину лесного холма!
Чей там взмах, чья душа или это молитва сама?
Нас в детей обращает вершина лесного холма!
Листья дальних деревьев, как мелкая рыба в сетях,
и вершину холма украшает нагое дитя!
Если это дится, кто вознес его так высоко?
Детской кровью испачканы стебли песчаных осок.
Собирая цветы, называй их: вот мальва! вот мак!
Это память о рае венчает вершину холма!
Не младенец, но ангел вечает вершину холма,
то не кровь на осоке, а в травах разросшийся мак!
Кто бы нибыл, дитя или ангел, холмов этих пленник,
нас вершина холма заставляет упасть на колени,
на вершине холма опускаешься вдруг на колени!
Не дитя там — душа, заключенная в детскую плоть,
не младенец, но знак, знак о том, что здесь рядом
Господь!
Листья дальних деревьев, как мелкая рыба в сетях,
посмотри на вершины: на каждой играет дитя!
Собирая цветы, называй их: вот мальва! вот мак!
Это память о Боге венчает вершину холма!
 
1966
 
 
 
***
 
В пустых домах, в которых все тревожно,
в которых из-за страха невозможно, —
я именно в таких живу домах,

где что ни дверь, то новая фобия,
в них я любил, и в них меня любили,
и потерять любовь был тоже страх.
 
Любое из чудовищ Нотр-Дама
пустяк в сравненье, ну хотя бы с дамой,
что кем-то из времен средневековья
написана была на полотне,
затем сфотографирована мне,
как знак того, что мир живет любовью.
 
Не говорю уже об утвари другой,
но каждая могла бы быть тоской,
которой нет соперниц на примете:
любая вещь имеет столько лиц,
что перед каждой об пол надо, ниц;
ни в чем нет меры, все вокруг в секрете.
 
Не смею доверяться пустоте,
ее исконной, лживой простоте,
в ней столько душ, невидимых для глаза,
но стоит только в сторону взглянуть,
как несколько из них или одну
увидишь через время или сразу.
 
И если даже глаз не различит
(увы, плохое зрение — не щит),
то яыный страх на души те укажет.
И нету сил перешагнуть черту,
что делит мир на свет и темноту,
и даже свет, и тот плохая стража.
 
Не смерть страшна: я жить бы не хотел —
так что меня пугает в темноте?
Ужели инфантильную тревогу
мой возраст до сих пор не победил
и страшно мне и то, что впереди,
и то, что сзади вышло на дорогу?
 
<1966 или 1967>
 
 
 
 
***
 
Гуляя в утреннем пейзаже,
я был заметно одинок,
и с криком: «Маменьки, как страшен!»
пустились дети наутек.
 
На видя все: и пруд, и древо,
пустой гуляющими сад —
из-под воды смотрела Ева,
смотря обратно в небеса...
 
Весна 1967
 
 
 
Видение Аронзон (Начало поэмы)
 
На небесах безлюдье и мороз,
на глубину ушло число бессмертных,
но караульный ангел стужу терпит,
невысоко петляя между звезд.
 
А в комнате в роскошных волосах
лицо жены моей белеет на постели,
лицо жены, а в нем ее глаза,
и чудных две груди растут на теле.
 
Лицо целую в темя головы,
мороз такой, что слезы не удержишь,
все меньше мне друзей среди живых,
все более друзей среди умерших.
 
Снег освещает лиц твоих красу,
соей души пространство освещает,
и каждым поцелуем я прощаюсь...
Горит свеча, которую несу
на верх холма. Заснеженный бугор.
Взгляд в небеса. Луна еще желтела,
холм разделив на темный склон и белый.
По левой стороне тянулся бор.
 
На черствый наст ложился новый снег,
то тут, то там топорщилась осока,
неразличим, на темной стороне
был тот же бор. Луна светила сбоку.
 
Пример сомнамбуличеких причуд,
я поднимался, поднимая тени.
Поставленный вершиной на колени,
я в пышный снег легко воткнул свечу.
 
Январь 1968
 
 
 
Осень 1968 года
 
Прислонившийся к дубу дверей
вижу медь духового оркестра,
темный лак и карет и коней,
от мундиров, шелков и ливрей
здесь в саду и тревожно и
тесно.
Только нет ни того, ни того,
только шум тишины листопада,
ну, да Боже мой, что еще
надо,
ведь иначе и быть не могло!
 
1968
 
 
 
***
 
Дурна осенняя погода:
кругом тоска и непогода.
Понур октябрь в октябре,
и в скуке не отыщешь брода.
Одно спасение — колода.
Или, колоды не беря,
сесть перечитывать себя.
 
<1968>
 
 
 
***
 
Есть между всем молчание. Одно.
Молчание одно, другое, третье.
Полной молчаний, каждое оно —
есть матерьял для стихотворной сети.
 
А слово — нить. Его в иглу проденьте
и словонитью сделайте окно —
молчание теперь обрамлено,
оно — ячейка невода в сонете.
 
Чем более ячейка, тем крупней
размер души, запутавшейся в ней.
Любой улов обильный будет мельче,
 
чем у ловца, посмеющего сметь
гигантскую связать такую сеть,
в которой бы была одна ячейка!
 
1968
 
 
 
***
 
Г.
 
Неушто кто-то смеет вас обнять? —
Ночь и река в ночи не столь красивы!
О, как прекрасной столь решиться быть смогли вы,
что, жизнь прожив, я жить хочу опять?
 
Я цезарь сам. Но вы такая знать,
что я — в толпе, глазеющей учтиво:
вон ваша грудь! вон ноги ей под стать!
и если лик таков, так что же пах за диво!
 
Когда б вы были бабочкой ночной,
я б стал свечой, летающй пред вами!
 
Блистает ночь рекой и небесами.
Смотрю на вас — как тихо предо мной!
 
Хотел бы я коснуться вас рукой,
чтоб долгое иметь воспоминанье.
 
<Май — июль> 1969
 
 
 
***
 
Нас всех по пальцам перечесть,
но по перстам! Друзья, откуда
мне выпала такая честь
быть среди вас? Но долго ль буду?
 
На всякий случай: будь здоров
любой из вас! На всякий случай,
из перепавших мне даров,
друзья мои, вы — наилучший!
 
Прощайте, милый. Своя
на все печаль во мне. Вечерний
сижу один. Не с вами я.
Дай бог вам длинный виночерпий!
 
<Лето> 1969
 
 
 
***
 
Несчастно как-то в Петербурге.
Посмотришь в небо — где оно?
Лишь лета нежилой каркас
гостит в пустом моем лорнете.
Полулежу. Полулечу.
Кто там полулетит навстречу?
Друг другу в приоткрытый рот,
кивком раскланявшись, влетаем.
Нет, даже ангела пером
нельзя писать в такую пору:
«Деревья заперты на ключ,
но листьев, листьев шум откуда?»
 
<Ноябрь — декабрь 1969>
 
 
 
***
 
И мне случалось видеть блеск —
сиянье Божьих глаз:
я знаю, мы внутри небес,
но те же неба в нас.
 
Как будто неут наказанья
тем, кто не веруя живет,
но нет, наказан каждый тот
незнаньем Божьего сиянья.
 
Не доказать Тебя примером:
перед Тобой и миром щит.
Ты доказуем только верой:
кто верит, тот Тебя узрит.
 
Не надо мне твоих утех:
ни эту жизнь и ни другую, —
прости мне, Господи, мой грех,
что я в миру Твоем тоскую.
 
Столь одиноко думать что,
смотря в окно с тоской?
— Там тоже Ты. В чужом пальто.
Совсем-совсем другой.
 
<1969>
 
 
 
***
 
Благодарю Тебя за снег,
за солнце на Твоем снегу,
за то, что весь мне данный век
благодарить Тебя могу.
 
Передо мной не куст, а храм,
храм Твоего КУСТА В СНЕГУ,
и в нем, припав к Твоим ногам,
я быть счастливей не могу.
 
<1969>
 
 
 
***
 
Мое веселье — вдохновенье.
Играют лошади в Луне, —
вот так меня читают Боги
в своей высокой тишине.
 
Я думал выйти к океану
и обойти его кругом,
чтоб после жизни восхищаться
его нешуточным умом.
 
Но дождь, запутавшийся в листьях,
меня отвлек от тех идей.
Уснув, не перестал я слушать
шумящих лиственных дождей.
 
<1969 — весна 1970>
 
 
 
***
 
То потрепещет, то ничуть...
Смерть бабочки? Свечное пламя?
Горячий воск бежит ручьями
по всей руке и по плечу.
 
Подняв над памятью свечу,
лечу, лечу верхом на даме.
(Какая бабочка вы сами!)
Чтобы увидеть смерть, лечу.
 
Потом она летит на мне,
а я дорогу освещаю.
Какая грудь на ней большая!
Как тихо в темной тишине!
 
А всюду так же, как в душе:
еще не август, но уже.
 
<Весна 1970>
 
 
 
***
 
В двух шагах за тобою рассвет.
Ты стоишь вдоль прекрасного сада.
Я смотрю — но прекрасного нет,
только тихо и радостно рядом.
 
Только осень разбросила сеть,
ловит души для райской альковни.
Дай нам Бог в этот миг умереть,
и, дай Бог, ничего не запомнив.
 
<Лето или осень 1970>
 
 
 
***
 
Как хорошо в покинутых местах!
Покинутых людьми, но не богами.
И дождь идет, и мокнет красота
старинной рощи, поднятой холмами.
 
И дождь идет, и мокнет красота
старинной рощи, поднятой холмами, —
Мы тут одни, нам люди не чета.
О, что за благо выпивать в тумане!
 
Мы тут одни, нам люди не чета.
О, что за благо выпивать в тумане!
Запомни путь слетевшего листа
и мысль о том, что мы идем за нами.
 
Запомни путь слетевшего листа
и мысль о том, что мы идем за нами.
Кто наградил нас, друг, такими снами?
Или себя мы наградили сами?
 
Кто наградил нас, друг, такими снами?
Или себя мы наградили сами?
Чтоб застрелиться тут, не надо ни черта:
ни тяготы в душе, ни пороха в нагане.
 
Ни самого нагана.
Видит Бог, чтоб застрелиться тут не надо ничего.
 
<Сентябрь 1970>
 
Главная страница

2021-03-14 14:01:29 дрон

ничего лучше не приходилось слышать дар свыше бып дан человеку




Оставить комментарий:
Ваше Имя:
Email:
Антибот: *  
Ваш комментарий: