|
КРИСТЕВА (Kristeva) Юлия (р. в 1941) — французский философ, лингвист и литературный
критик болгарского происхождения. В 1965, приехав в Париж, вступила в брак
с Ф.Соллерсом, работала ассистенткой у Леви-Стросса, вступила в группу «Тель
Кель» и посещала (с 1966) семинары Р.Барта. С 1970 — член редакционной коллегии
«Тель Кель». В конце 1960-х стала известна во Франции как переводчик и популяризатор
М.М.Бахтина. В 1970-х активно посещает семинары Лакана, с 1974 — возглавляет
кафедру лингвистики Университета Париж. С 1979 начинает карьеру феминистски
ориентированного психоаналитика. С 1980 оформляется проект исследования К.
«локальных сознаний» — «любви», «меланхолии и депрессии», «отчуждения». С
1994 начался новый этап в творчестве К.: «возвращение» к психоанализу, мотивированное
поисками новых оснований «похороненной» в постструктурализме и постмодернизме
человеческой субъективности, который реализовался в двух томах лекций «Смысл
и бессмыслица бунта». Основные работы: «Семиотика» (1969), «Революция поэтического
языка» (1974), «Полилог» (1977), «Власти ужаса» (1980), «История любви» (1983),
«В начале была любовь. Психоанализ и вера» (1985), «Черное солнце, депрессия
и меланхолия» (1987), «Чуждые самим себе» (1988) и др. В конце 1960 — начале
1970-х К. обращается к анализу («семиологическая авантюра») достижений, возможностей
и пределов семиотики. Специфичным для последней является, по ее мысли, то,
что, конституируя формальные системы, семиотика не только моделирует функционирование
тех или иных означивающих практик, но и сама по себе постоянно оперирует в
сфере языка, также являя собой и означивающую практику. Необходимо поэтому,
чтобы в рамках каждого семиотического исследования осмысливались отношения
между объектом и языком описания. В качестве такой саморефлексивной науки
семиотика способна сделать объектом рассмотрения дискурс науки, становясь
тем самым «наукой об идеологиях» и, одновременно, «идеологией науки». К. подчеркивает,
что объекты семиотического исследования — идеология и все многообразие социальных
практик — являются знаковыми системами и, функционируя по аналогии с языком,
подчиняются законам означивания (различение означающего и означаемого, денотативного
и коннотативного значений и т.д.). По К., исследование феноменов культуры
посредством прямого приложения лингвистической модели приводит к редукции
многообразия их характеристик, и прежде всего игнорирует позицию субъекта.
К. предлагает критическое развитие теоретических положений Соссюра и Пирса
в виде теории значения, которая с «необходимостью должна быть теорией говорящего
субъекта». Выступила основателем интердисциплинарного подхода (на стыке философии
структурализма, психоанализа, лингвистики и семиотики), именуемого концепцией
семанализа. «Семанализ», согласно К., акцентирует внимание на материальных
аспектах языка: звуках, ритмической организации, графической репрезентации.
Эта материальность не может быть редуцирована к каким-либо структурам или
выведена из «порождающих моделей». Семанализ был разработан К. с целью анализа
гетерогенного характера означивающих практик говорящего субъекта и соответствующих
им первичных лингво-психологических процессов. В функционировании языка, понятого
как совокупность речевых практик, К. прежде всего интересуют свойства субъекта
речи, открывающиеся вне и помимо традиционной феноменологической трактовки
сознания, надстраивающиеся над трансцендентальным Ego, a также специфический характер практик означивания, делающих
возможным «выражение значения в передающихся между субъектами предложениях».
Чтобы избежать традиционалистского включения субъекта в рамку телесности и
бессознательных процессов, К. использовала идеи структурного психоанализа
Лакана. Субъект трактуется ею как изначально противоречивый и являющийся смешением
бессознательных и сознательных мотиваций, психологических процессов и факторов
социального ограничения. К. декларирует необходимость рассматривать язык как
динамический процесс или гетерогенную структуру, манифестирующую и формирующую
разнообразие человеческих субъективностей. К. рассматривает два нераздельно
существующих внутри языка уровня — семиотического и символического, — комбинирование
которых производит все многообразие типов дискурса, типов означивающих практик.
Семиотическое, согласно К., представляет собой долингвистическое состояние
инстинктивных влечений и проявление их работы в языке (что коррелируется с
разработанной Фрейдом схемой структурирования желаний в первичных процессах
их перемещения и сгущения). Семиотическое также является фундаментальной стадией
в процессе формирования субъекта, «подготавливает будущего говорящего к вступлению
в область знаков (символическое)». Символическое, по К., выступает в качестве
«социального эффекта отношения с другим, проистекающего из объективного противостояния
биологических (в том числе сексуальных) различий и конкретных исторических
структур семьи»; оно включает в себя, идентификацию субъекта, выделение отличного
от него объекта, установление знаковой системы. В целях уяснения динамики
взаимодействия указанных модальностей в языке и их роли в конституировании
субъекта К. разрабатывает платоновское понятие «хора». У нее хора обозначает
пространство, в котором еще не присутствует знак, осознаваемый как отсутствие
объекта, и разделение на реальное и символическое. В хоре, по мысли К., т.е.
в процессах, которые связывают тело субъекта с объектами и членами семьи,
прежде всего с матерью, — функционирует семиотическое. Хора, таким образом,
является пространством, в котором единство субъекта расчленяется под воздействием
семиотического еще до того, как производится сам субъект (см. Хора). Соотнося
свою концепцию с существующими концепциями субъективности, К. анализирует
взгляды Гуссерля, Лакана и др. Гуссерлианское понятие «тетического» рассматривается
ею в отношении к конституированию говорящего субъекта. С целью локализировать
тетическую фазу в становлении субъекта К. обращается к лакановскому прочтению
идей Фрейда и объединяет теорию тетического постулирования и теорию трех стадий
развития субъекта. Конституирование говорящего субъекта предстает как сложный
процесс, где на первой стадии — «стадии зеркала» — ребенок осуществляет первый
воображаемый синтез, результатом которого становится идеальный образ себя
как единого тела и, как следствие, отличение себя от окружающего мира как
объекта. Следующая стадия, в течение которой субъект усваивает язык, представляет
собой вторичное членение воображаемого тела и выражение этого в языке под
действием символического. Предметом особого интереса для К. становятся «прорывы»
или «следы» семиотического в анализируемых феноменах, прежде всего в текстах,
в виде ритмов и интонаций, глоссалалий психотического дискурса. По отношению
к означиванию эти явления избыточны (гетерогенны) и создают зачастую бессмысленные
эффекты, разрушающие не только принятые мнения и способы означивания, но и
синтаксические нормы, — то, что является гарантом тетического сознания. Концепция
поэтического языка, разработанная К. на основе анализа текстов Малларме, Арто,
Джойса, постулирует наличие таких «прорывов» по отношению к значению и означиванию
и, одновременно, манифестирует гетерогенность субъекта, его неспособность
к устойчивой и однозначной идентификации. Субъект предстает как субъект «процессуальный»,
фрагментированный работой инстинктивных влечений, относящихся к первичному
синтезу воображаемого тела, и первичной идентификацией с матерью и символическим
законом (отцовской функцией) — то есть как множество непостоянных идентификаций,
удерживаемое посредством отцовской символической функции. Понятие «текст»
является основным объектом исследования семанализа. К. вычленяет четыре типа
означивающих практик: нарратив, метаязык, теория (созерцание) и текст. Текст
определяется ею как «транс-лингвистический аппарат, который перераспределяет
порядок языка» и соотносится с последним в качестве революционной его трансформации;
текст представляет собой ритмическое чередование парных категорий, прохождение
инстинктивных ритмов через определенные положения, производящее значение,
всегда избыточное по отношению к предшествующему. Таким образом, текст не
рассматривается К. в качестве языка общения, кодифицированного посредством
грамматики. Текст не репрезентирует нечто реальное. Что бы он не означал,
текст трансформирует реальность. Отказывась от понимания текста как одномерного
процесса коммуникации между адресантом и адресатом, К. подчеркивает его специфическое
качество — свойство порождать новые смыслы или продуктивность. Первоначально
рассматривая интертекстуальность как процесс перехода субъекта от одной знаковой
системы к другой, К. в дальнейшем (под влиянием диалогистики М.Бахтина, представлявшего
литературный текст как множество голосов, формирующих полифоническую структуру)
переформулировала данную концепцию. К. определяет текст как пересечение и
взаимодействие различных текстов и кодов, «поглощение и трансформацию другого
текста». Интертекстуальность, по К., не может быть редуцирована к вопросу
о литературных влияниях, она охватывает все поле современного и исторического
языка, отрефлексированных в тексте. В последующем идея интертекстуальности
разрабатывалась Р.Бартом и др., в результате чего поле ее применения было
расширено до объема сферы культуры в целом (понятие текстового универсума).
Идеи семиотического и символического в анализе литературных текстов нашли
у К. известное продолжение в концепциях гено-текста и фено-текста. Под гено-текстом
К. предложила понимать доязыковой процесс — основу формирования структур выражения.
Гено-текст охватывает все семиотические процессы (импульсы, их рас — и сосредоточенность),
но также и возникновение символического (становления объекта и субъекта, образование
ядер смысла). Фено-текст — языковая структура (в отличие от процессуальности
гено-текста), служащая коммуникации и предполагающая наличие адресанта и адресата.
Философствование К. явилось одним из наиболее значимых импульсов, приведших
к возникновению постструктурализма: она ввела в область семиотики такой (прежде
инаковый ей) объект как телесность и предложила рассматривать последнюю с
точки зрения ее знаковости. С 1994 начинается новый этап в творчестве К.:
«возвращение» к психоанализу, мотивированное поисками новых оснований «похороненной»
в постструктурализме и постмодернизме человеческой субъективности. Возвращение
к субъекту К. связывает с идеей или, более точно, с опытом бунт-культуры (la cultur-revolt) 20 в. По мысли К., в ситуации «фальшивой нормализации
мира», когда культура все более и более превращается в культуру-шоу, культуру-развлечение,
именно бунт-культура выступает гарантом и возможностью сохранить критический
потенциал культуры. Апеллируя к З.Фрейду, М.Прусту и Хайдеггеру, К. связывает
идею бунта с «возвращением к архаическому», с доступом к «вневременной темпоральности»,
и, в конечном счете, с опытом «памяти, смысла и счастья». В своих лекциях
«Смысл и бессмыслица бунта», прочитанных в Университете Париж-VII в 1994 — 1995 и опубликованных в двух томах в издательстве
Fayard, К.
предлагает панораму французской бунт-культуры 20 в.: творчество Л.Арагона,
Сартра, Р.Барта и др. рассматривается ею в пост-семиотической перспективе
— перспективе возвращения к идее человеческого опыта, который включает в себя
как принцип наслаждения (психоанализ), так и принцип воз-рождения (re-naissance) — одних смыслов ради других. (См. также Диспозитив семиотический,
Интертекстуальность, Означивание, Пустой знак, «Смерть субъекта», Хора.)
И.М. Бобков
|
