История русской литературы в 4-х томах. Том 3. Введение

Введение

ЛИТЕРАТУРНО-ОБЩЕСТВЕННОЕ ДВИЖЕНИЕ 60—70-х ГОДОВ

Русская классическая литература второй половины прошлого века развивалась в условиях становления буржуазно-капиталистической формации, в обстановке «перевала русской истории». [1] Россия превращалась в буржуазную монархию. «У нас теперь все это переворотилось и только укладывается», — этими меткими словами Константина Левина из романа Л. Н. Толстого «Анна Каренина» В. И. Ленин охарактеризовал переходную эпоху в жизни России. [2] То, что «переворотилось», — старый феодальный порядок — бесповоротно рушилось у всех на глазах. То, что укладывалось, — новый буржуазно-капиталистический строй — в свою очередь уже было чревато новыми и еще более острыми противоречиями. Эту принципиально важную полосу в истории России В. И. Ленин в статье «Л. Н. Толстой» назвал «эпохой подготовки революции». [3] Она «лежит между двумя поворотными пунктами» русской истории, «между 1861 и 1905 годами». [4] За это время русская литература прошла большой и плодотворный путь, заняв ведущее место среди литератур мира.

В настоящем томе рассматриваются основные явления литературно-общественного движения 60—70-х гг., истоки которого восходят ко второй половине 50-х гг., когда в стране начала складываться первая революционная ситуация. Завершается обзор 1879—1881 гг., периодом возникновения новой революционной ситуации.

Для понимания идейной борьбы и литературно-общественного движения пореформенных десятилетий важно учитывать национальное своеобразие развития российского капитализма. Феодально-крепостной строй в России ломался не революционным способом, а на прусский образец, путем половинчатых реформ, проводимых сверху, руками царских администраторов и крепостников-помещиков. Такая ломка расчищала путь не крестьянскому, фермерскому, а помещичьему капитализму. [5] Он сросся с самодержавием, с институтами старины, с полуфеодальными пережитками в экономике и в общественно-политическом, административном строе. Русские классики этого времени — Толстой и Успенский, Щедрин и Мамин-Сибиряк, Островский и Некрасов, писатели-демократы 60-х гг. и писатели народнического направления — уловили особенности русской социально-экономической действительности, уродливое переплетение в ней седой российской старины и новой европейской цивилизации. Они воспроизвели в своих произведениях потрясающе правдивую картину глубоко противоречивых социально-экономических отношений и дали им такое толкование, которое объективно подтверждало неизбежность общенародного взрыва.

История России второй половины XIX в. началась очень бурно. Неудачная Крымская война 1853—1856 гг. обнажила гнилость и бессилие самодержавно-крепостнического строя, обострила до предела его кризис, всколыхнула народные массы и всю прогрессивную общественность. В 1859—1861 гг. сложилась первая революционная ситуация. Царизм, как говорил Энгельс, «скомпрометировал Россию перед всем миром, а вместе с тем и самого себя — перед Россией. Наступило небывалое отрезвление». [6] «Светлая полоса» — так назвали некоторые современники период 1856 — 1862 гг. Страна стояла перед реальной возможностью демократической революции. Даже самый трезвый и осторожный политик, каким, например, являлся Чернышевский, имел основания с уверенностью и надеждой говорить об этой возможности. Для нас «страшен Емелька Пугачев» — предостерегал М. Погодин в своих «Политических письмах». [7]

Основные слагаемые первой революционной ситуации, установленные и охарактеризованные В. И. Лениным в статье «Гонители земства и Аннпбалы либерализма», дают представление о глубине и размахе возникшего революционного кризиса, охватившего самые разнообразные пласты жизни — крестьянские массы, офицерские круги, студенчество, передовых профессоров, разночинную интеллигенцию, либеральную оппозицию, участников польского национально-освободительного движения и т. д. При этом В. И. Ленин учитывает подъем демократического движения в Европе. [8] В этих условиях окончательно самоопределяются и решительно размежевываются, вступая в острую борьбу, две возникшие еще в 40-е гг. основные исторические силы общественного и литературного развития — лагерь революционной демократии и лагерь буржуазно-помещичьего либерализма. «Либералы 1860-х годов и Чернышевский суть представители двух исторических тенденций, двух исторических сил, которые с тех пор и вплоть до нашего времени определяют исход борьбы за новую Россию». [9] Русская революционно-социалистическая демократия в предреформенные годы подняла знамя борьбы за освобождение народа, преобразование всего общественно-политического механизма русской жизни. Выдающаяся роль в этой борьбе принадлежала А. И. Герцену и Н. П. Огареву. В 1853г. Герцен создал в Лондоне «Вольную русскую типографию». С 1 июля 1857 г. лондонские эмигранты приступили к изданию знаменитого «Колокола». Этот первенец нелегальной русской печати пользовался огромной популярностью в России и сыграл выдающуюся роль в собирании, воспитании и организации ее революционных сил. Он «поднял знамя революции», «встал горой за освобождение крестьян. Рабье молчание было нарушено». [10] Герцен, безбоязненно вставший в 60-е гг. на сторону революционной демократии против либерализма, мечтал о торжестве «социализма» в России, который он видел в освобождении крестьян с землей, в развитии общинного землевладения и в торжестве крестьянской идеи «права на землю».

В самой России накануне 1861 г. развернулась на страницах журнала «Современник» могучая проповедь «мужицких демократов» Н. Г. Чернышевского и Н. А. Добролюбова, идейных вдохновителей и руководителей революционно-демократического лагеря. «Призыв к революции» — так определил Добролюбов в «Дневнике» за 1859 г. смысл своей деятельности. Ожидание близкой революции, неодолимая жажда ее владели и Чернышевским, о чем он рассказал в своих дневниковых записях. Начался буржуазно-демократический, или разночинский, период в истории русского революционно-освободительного движения и общественной мысли. На смену революционерам из дворян, далеких от трудового народа, пришли революционеры-разночинцы во главе с Чернышевским и Добролюбовым. Разночинцы, ставшие массовыми участниками литературно-общественного движения, были кровно связаны с народными низами, они обращались к народу и шли в народ. «Наша опора — <…> несчетные массы…» — таков голос разночинцев, прозвучавший в статье «Ответ Великорусу». [11]

Чернышевский и Добролюбов на страницах вдохновляемого ими некрасовского «Современника» говорили от лица общедемократического движения, прежде всего от имени бесправных крестьянских масс и разночинной интеллигенции. Чернышевский в своих вынужденно минимальных требованиях настаивал на передаче крестьянам всей земли, которой они в то время владели, и отвергал сохранение обязательного труда как принудительного способа уплаты выкупа. Чернышевский, теоретик крестьянского утопического социализма, создавая программу-максимум, говорил о передаче всей земли крестьянству, он «мечтал о переходе к социализму через старую, полуфеодальную, крестьянскую общину». [12] Либералы же, типичным представителем которых следует назвать К. Д. Кавелина, стояли на почве признания политической власти помещиков, они ждали «освобождения» крестьян сверху и ратовали за сохранение монархии, помещичьего землевладения. Так определились две линии в решении аграрно-крестьянского вопроса, этого коренного вопроса всей эпохи подготовки революции. [13] Был он и в центре внимания русских революционеров и социалистов-утопистов 60—70-х гг., русской передовой литературы и журналистики, общественной мысли.

Революционная ситуация достигла наивысшего накала в 1861 г., в момент проведения крестьянской реформы в жизнь. Царский манифест 19 февраля 1861 г. отменил крепостное право. Но эта «великая» реформа, писал В. И. Ленин, — «первое массовое насилие над крестьянством в интересах рождающегося капитализма в земледелии». В. И. Ленин назвал ее «помещичьей „чисткой земель» для капитализма». [14] Она оказалась ограблением и обманом народа. Вопрос о земле, следовательно, не был решен в 1861 г. в интересах многомиллионного крестьянства, что и явилось одной из основных причин революции 1905—1907 гг.

Период 1861—1863 гг. отмечен многочисленными крестьянскими волнениями, которых было особенно много в первые месяцы после торжественного объявления манифеста. Известны среди них и очень крупные выступления крестьян — Кандеевское восстание (в Пензенской и отчасти Тамбовской губерниях) и восстание в селе Бездна (Казанская губерния). Последнее закончилось массовым расстрелом крестьян. Событие это всколыхнуло всю демократическую Россию, вызвало гневный отклик Герцена (статья в «Колоколе»: «Ископаемый епископ, допотопное правительство и обманутый народ»). На панихиде, устроенной казанскими студентами по убитым в Бездне крестьянам, выступил с горячей речью профессор истории А. П. Щапов, заявивший о том, что русский народ разбудил интеллигенцию, рассеял ее сомнения и на деле доказал свою способность к политической борьбе. Жертвы Бездны, говорил Щапов, зовут народ к восстанию и свободе. Свою речь профессор закончил возгласом в честь демократической конституции. [15]

В движении демократической интеллигенции также в 1861 г. наблюдался подъем. Представителям «молодой России» был ясен антинародный, кабальный характер крестьянской реформы, которую Чернышевский назвал «мерзостью». «Колокол» проявил на первых порах некоторые либеральные колебания в оценках крестьянской реформы, но они были быстро изжиты. На его страницах появилась серия статей Н. П. Огарева с характерным названием «Разбор нового крепостного права, обнародованного 19 февраля 1861 года в Положениях о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости». Их автор прямо заявил, что крепостное право в действительности не отменено, народ обманут царем.

На повестку дня встал вопрос о непосредственном обращении к народу с агитационными документами, разъясняющими его положение и задачи. Так появились первые русские революционные прокламации («Барским крестьянам от их доброжелателей поклон», «Русским солдатам от их доброжелателей поклон», «К молодому поколению»), явившиеся, как отметил В. И. Ленин, существенным признаком сложившегося революционного положения в стране. К революционно-агитационной литературе 60-х гг. относятся и листки «Великорусе». Здесь подробно изложена демократическая программа решения аграрного вопроса и преобразования государственного устройства. «Великорусе» указывал на необходимость крепкой организации и дисциплины борцов с самодержавием, рекомендовал создание конспиративных революционных комитетов, предсказывал неизбежность всеобщего народного восстания в 1863 г.

Однако революционная ситуация 1859—1861 гг. не развернулась в антифеодальную демократическую революцию. Главная причина этого заключалась в особенностях крестьянского движения того времени. «В России в 1861 году, — писал В. И. Ленин, — народ, сотни лет бывший в рабстве у помещиков, не в состоянии был подняться на широкую, открытую, сознательную борьбу за свободу. Крестьянские восстания того времени остались одинокими, раздробленными, стихийными «бунтами», и их легко подавляли». [16] Движение разночинцев-революционеров в этих условиях не могло быть поддержано народом. Но от этого не померкло исключительное значение их борьбы. В статье «Крестьянская реформа» и пролетарски-крестьянская революция» В. И. Ленин говорит: «Революционеры 61-го года остались одиночками и потерпели, по-видимому, полное поражение. На деле именно они были великими деятелями той эпохи, и, чем дальше мы отходим от нее, тем яснее нам их величие, тем очевиднее мизерность, убожество тогдашних либеральных реформистов». [17]

Самодержавие, мобилизовав свои силы, сумело овладеть положением, приступив сразу же после объявления «воли» к планомерному осуществлению жесткой реакционной внутренней политики. Третье отделение составило в 1862 г. записку «О чрезвычайных мерах» и с одобрения императора начало поход против активных деятелей освободительного движения. Расправившись с крестьянскими бунтами, реакция обрушилась на передовую интеллигенцию, на университеты и прогрессивную журналистику. 25 апреля 1861 г. в Петербурге прошла первая уличная студенческая демонстрация, 12 октября войска и полиция напали на толпу студентов, собравшихся около университета. Правительство закрыло Петербургский и Казанский университеты. Передовые деятели того времени хорошо понимали связь студенческого оппозиционного движения 1861 г. с возбуждением крестьянских масс. Руководители «Современника» поддерживали контакты с вожаками студенчества. В статье «Исполин просыпается!», опубликованной в «Колоколе», Герцен призывал студенческую молодежь связать свою борьбу с делом народа.

В июле 1862 г. прокатилась волна арестов. 7 июля был арестован Чернышевский. Либерал Кавелин с удовлетворением оправдал необходимость расправы правительства с революционерами. В числе арестованных оказались Д. Писарев, Н. Серно-Соловьевич, М. Михайлов и др. Власти приостановили на восемь месяцев издание «Современника» и «Русского слова», закрыли воскресные школы, литературный шахматный клуб, в котором встречались Чернышевский, Помяловский, Курочкин, Шелгунов и другие литераторы-демократы.

В обстановке разгула реакции возникло тайное революционное общество «Земля и воля». Во главе общества стоял «Русский центральный народный комитет», в состав которого входили А. А. Слепцов, Н. Н. Обручев, поэт В. С. Курочкип, Г. Е. Благосветлов (редактор и издатель журнала «Русское слово»), Н. Утин. Землевольцев 60-х гг. вдохновляли идеи Чернышевского и лондонской русской эмиграции. При «Колоколе» был создан Главный совет «Земли и воли» и организован сбор средств в пользу общества. Оно выпустило в 1863 г. два номера листка «Свобода» н готовилось к изданию собственного журнала, для которого было написано программное обращение «От русского народного комитета». В нем речь шла об оппозиционных силах в России, об опыте борьбы в зарубежных странах, о необходимости создания единой революционной организации.

Идеологи «Земли и воли» были убеждены в неизбежности всероссийского крестьянского восстания и стремились объединить все революционные силы в стране, внутренне сплотить их и направить на достижение единой цели. Тайное общество вело большую и разнообразную революционную работу как в Петербурге и Москве, так и в провинциальных городах, посылая туда своих членов для пропаганды и привлечения новых оппозиционных сил, выпустило несколько прокламаций.

«Земля и воля» фактически представляла собою первую революционную партию, созданную для руководства крестьянским восстанием в России. К ноябрю 1862 г. завершается процесс формирования этой своего рода партии, разработка ее теоретических и организационных основ, определяется стратегия и тактика крестьянской революции. [18] Во всей этой многогранной деятельности «Земли и воли» активное участие принимал Чернышевский, с лета 1861 г. и до своего ареста в 1862 г.

Роман «Что делать?» Чернышевский писал с декабря 1862 г. по апрель 1863 г. Хотя он не во всем принимал и одобрял деятельность «Земли и воли» и «Что делать?» не является буквальным воспроизведением борьбы «землевольцев» в 60-е гг., однако в книге Чернышевского — подлинном учебнике революционной борьбы — несомненно был учтен идейный и организационный опыт «Земли и воли» и получило отражение возникшее на его основе собственное представление Чернышевского о принципах и методах организации революционной партии, о структуре русского освободительного движения. Причем выражено это было в «Что делать?» через систему образов и композиционное построение книги, что придавало ей особую идейную и эстетическую действенность. Для русских революционеров нескольких поколений роман стал программным, вдохновляющим произведением. Гражданская казнь Чернышевского (19 мая 1864 г.) превратилась во внушительную демонстрацию — на Мытнинской площади собралось до 3 тысяч человек.

В 1863—1866 гг. в Москве действовал подпольный кружок Н. А. Ишутина, а в Петербурге — связанная с ишутинцами группа И. А. Худякова. Ишутинцы подчеркивали свою приверженность идеям Чернышевского, считая, что Писарев и его сторонники в своей пропаганде «мыслящих реалистов», естественных наук значительно отошли от того, как вождь революционных демократов понимал служение народу. В идеях ишутинцев обнаружились и новые тенденции, характерные именно для периода снижения демократического подъема. Ишутин считал, что для уничтожения самодержавного режима и для возбуждения революционной энергии в массах необходимо прибегнуть к систематическому террору, к цареубийствам, что и откроет путь к социальной революции. Большинство ишутинцев возражало против немедленного перехода к террору, но один из них, Д. В. Каракозов, не считаясь с мнением большинства, решил осуществить террористический акт против Александра II. Он выехал в Петербург и 4 апреля 1866 г. неудачно стрелял в царя. Это событие явилось толчком к безудержному разгулу реакционных сил. Каракозов был повешен. Издание «Современника» и «Русского слова» окончательно запрещено, студенческие организации разогнаны. Но революционное подполье существовало и после каракозовского выстрела. Действовало так называемое петербургское «Рублевое общество» во главе с Ф. Волховским и Г. Лопатиным, ставившее задачу практического сближения интеллигенции с народом. Кружок был ликвидирован властями в феврале 1868 г. Известна также деятельность другого подпольного кружка, получившего название «Сморгонской академии». Подобно ишутинцам, участники названной организации обсуждали вопрос о цареубийстве.

В конце десятилетия возникли признаки нового оживления демократического движения. Голод 1867—1868 гг. вызвал обострение недовольства среди крестьян, оказал влияние на настроения передовой интеллигенции. В марте 1869 г. вспыхнули беспорядки в высших учебных заведениях Петербурга. Стали возникать тайные кружки. Со студенческим движением связана и начавшаяся деятельность С. Г. Нечаева, который, стремясь расширить рамки движения, безуспешно пытался установить тесные связи с рабочими тульского оружейного завода.

Таким образом, хотя в 1861—1864 гг. революционно-демократическое движение и было подавлено, однако продолжали со все возрастающей силой действовать причины, подготавливавшие революцию. Социальные силы общедемократического движения составили живой источник передовой русской мысли, они питали прогрессивную художественную литературу, критику и журналистику. В центре внимания продолжал оставаться вопрос аграрно-крестьянский, нарастала борьба с крепостническими пережитками. Но эта борьба теперь слилась с обличением отвратительных сторон развивающегося в России капитализма и с изображением положительного героя эпохи — передового интеллигента, разночинца-демократа, революционера и социалиста.

В судьбах русской философско-эстетической и общественной мысли, науки и искусства, литературы, журналистики и критики годы подготовки первого демократического подъема и годы самой революционной ситуации имели исключительно важное значение. В эту пору благодаря трудам предшественников марксизма в России — Чернышевского и Добролюбова — сложилась целостная система философского материализма, которая явилась вершиной мировой теоретической мысли домарксового периода. Главная идея этой системы имела революционно-демократический и социалистический смысл. Она заключалась в призыве к такому преобразованию общественного строя жизни, при котором человек получил бы возможности для полного расцвета всех своих подлинно человеческих качеств.

Философский материализм Чернышевского сливался с революционным демократизмом и с социалистическим идеалом, служил теоретическим фундаментом идеи крестьянской революции и социалистического преобразования общества. Социализм Чернышевского, как и Герцена, был утопическим. Чернышевский торжество социализма видел в развитии крестьянской общины, освобожденной революцией от крепостнических пут, произвола властей, вооруженной наукой и техникой, огражденной от власти капитала. Такой «мужицкий социализм» был лишь мечтой, возникшей на почве экономически отсталой России. Свободное развитие «крестьянского мира» могло в то время породить только капитализм, классы буржуазного общества. Однако нельзя ограничиться лишь такой оценкой учения Чернышевского и других русских социалистов 60-х и 70-х гг. Слияние демократизма и социализма в одну неразрывную систему взглядов, в своеобразную идеологию русского революционно-демократического просветительства явилось на первых порах (до появления революционного социал-демократического движения) чрезвычайно плодотворным для идейных исканий и борьбы революционеров-демократов. Идеи их утопического социализма имели огромную мобилизующую и воодушевляющую силу, они воспитывали революционеров, подымали их на борьбу с самодержавием, с крепостническими пережитками, с капитализмом.

В своей диссертации «Эстетические отношения искусства к действительности» (1855) Чернышевский создал материалистическую и революционно-социалистическую теорию искусства. Она направлена против идеалистической эстетики, теории «искусства для искусства», а также и против тех, кто, не отрицая связи искусства с жизнью, не вносил, однако, в этот тезис революционно-преобразующего, социалистического смысла. Учение Чернышевского о раскрепощенной личности, достигшей полноты выражения всего богатства своей человеческой природы, заключало в себе революционно-социалистическое содержание. Такой «новый» человек может сформироваться только в результате упорной работы над переделкой своей натуры, в ходе подготовки революции и в результате ее победы, на основе социалистического преобразования общества. Прекрасно то, учил Чернышевский, что связано со служением революции и социализму, что воплощает идеалы трудового народа. Такая концепция человеческой личности воплощена Чернышевским в романах «Что делать?» и «Пролог». Эксплуататорский, несправедливый строй, материальные и духовные лишения, уродливое воспитание и дикий быт обезображивают жизнь, а следовательно — и губят красоту. «Что портит жизнь, — утверждал Чернышевский, — то портит и красоту». [19] Ни одна из эстетических систем мировой философской мысли домарксового периода не заключала такого революционно-социалистического содержания. На протяжении длительного времени — от 50-х до 80-х гг. — «Эстетические отношения искусства к действительности» были знаменем, руководящим, программным произведением для демократического направления в литературе и искусстве.

Такое же боевое и материалистическое направление приобрели и литературно-критические статьи вождей революционно-демократического движения. В конце 1853 г. Н. Г. Чернышевский начал печататься в «Современнике». В апреле 1856 г. он познакомился с Добролюбовым, а затем привлек его в качестве постоянного сотрудника журнала. В годы предшествующего «мрачного семилетия» (1848—1855) господствующее положение в «Современнике» занимали либеральные сотрудники. С ними Некрасов в то время должен был считаться, чтобы поддержать журнал в тяжелых условиях реакции, наступившей после подавления революций 1848 г. и разгрома петрашевцев. С приходом Чернышевского и Добролюбова положение в «Современнике» резко меняется. При всех своих тесных деловых и личных связях с либеральными кругами Некрасов неизменно поддерживает новых сотрудников. «Современник» превращается в орган русской революционной демократии, он становится легальным рупором крестьянских чаяний, отражая накал общественной борьбы в годы революционной ситуации. Из журнала постепенно уходят писатели и поэты дворянского круга (Л. Толстой, Фет, Майков, Григорович, Тургенев), их сменяют новые сотрудники демократического направления (Н. Щедрин, Н. Помяловский, Н. и Г. Успенские, В. Курочкин, Н. Шелгунов, М. Антонович, П. Якушкин и др.). Образовалась и новая редакция «Современника» в составе Некрасова, Чернышевского и Добролюбова. Среди авторов «Современника» были и люди, связанные с революционным подпольем (польский революционер С. Сераковский, Н. Серно-Соловьевич, В. Обручев, поэт М. Михайлов и др.). Вместе с обновлением журнала растет и его популярность. В 1858 г. «Современник» печатался в количестве 4900 экземпляров, а в 1861 г. — 7126 экземпляров. С 1859 г. в качестве сатирического приложения к «Современнику» начал выходить (по 1863 г.) «Свисток», созданный по инициативе Добролюбова.

В том же году возник сатирический еженедельник «Искра» (прекратил существование в 1873 г.), который вместе с (Современником» развивал идеи русской революционной демократии. Редакторами и издателями «Искры» были поэт В. Курочкин и художник-карикатурист Н. Степанов. В «Искре» печатались Д. Минаев, П. Вейнберг, П. Якушкин, Л. Пальмин и др. На страницах «Искры» появлялись и произведения Щедрина, Г. Успенского, Добролюбова, Некрасова и Герцена. Успех «Искры» у массового читателя был огромный; ее тираж в 1861 г. достиг 9 тысяч экземпляров (в 1859 г. — 6 тысяч).

В 1854—1856 гг. в «Современнике» сложилась напряженная обстановка. Хотя Чернышевский и вытесняет из критического отдела журнала представителей либерально-эстетической критики (Дружинина, Боткина, Анненкова), однако они пока остаются в журнале. Начались первые схватки сторонников Дружинина с Чернышевским.

Эстетствующие критики и либеральные писатели пытаются захватить идейное руководство «Современником», добиться от Некрасова приглашения в журнал критика-славянофила, сотрудника закрывшегося в 1856 г. «Москвитянина» А. Григорьева. По их планам, он должен был вытеснить «бездарного* и «сухого» Чернышевского. Но из всех этих замыслов ничего но вышло. В конце 1856 г. Дружинин ушел из «Современника» и возглавил журнал «Библиотека для чтения», который превратился в орган умеренного западнического либерализма. В основной своей «работе, направленной против заветов Белинского и идей Чернышевского—Добролюбова, — в статье «Критика гоголевского периода русской литературы и наши к ней отношения» (1856) — Дружинин, полемизируя с «дидактической» теорией искусства (так он называл критику Белинского и Чернышевского), пытался обосновать свою «артистическую» теорию искусства. Редактор «Библиотеки для чтения» утверждал, что критика гоголевского периода (т. е. критика Белинского и его последователей) оказалась бесплодной.

Другие представители либерально-западнической критики не шли слепо за всеми выпадами дружининской критики против Чернышевского. Но и они выступали в духе этой критики по основным вопросам. Характерна в этом отношении программная для всего лагеря «эстетической» критики статья В. Боткина о поэзии Огарева и Фета, напечатанная на страницах «Современника» в 1857 г. Автор статьи, в противовес диссертации Чернышевского, считает, что искусство относится к такой сфере человеческого духа, которую нельзя познать. Поэтому невозможно создать и эстетику как науку, объясняющую законы развития искусства и его природу. Искусство, считает Боткин, должно быть свободно от классовой борьбы, от интересов современности, оно выражает неизменные и коренные свойства природы и человеческой души, нравственные потребности человека. П. Анненков в статьях «Литературный тип слабого человека. По поводу тургеневской «Аси» и «Романы и рассказы из простонародного быта в 1853 году», а также в трактате «О значении художественных произведений для общества» утверждал, что главная задача писателя состоит в том, чтобы «оторвать» характеры от действительности и перенести их в искусство. «Истина жизни» и «литературная истина» разорваны, их, по убеждению Анненкова, нельзя примирить, они находятся в обратной арифметической пропорции. На этой основе возникает «литературная выдумка», создающая видимость жизни. [20]

Представители «эстетической» критики знаменем своей «артистической» теории искусства, носителем «объективного» творчества и «олимпийского» отношения к жизни пытались сделать Пушкина, высоким авторитетом которого они прикрывались в своей борьбе с критикой Белинского, Чернышевского, Добролюбова. В 1855 г. П. Анненков напечатал «Материалы для биографии А. С. Пушкина», составившие первый том осуществленного им в 1855—1857 гг. семитомного издания сочинений великого поэта. Положительное значение работ Анненкова для развития пушкиноведения несомненно. Они положили начало научному изучению биографии и текстологии Пушкина. Но в этих работах определились и характерные для Анненкова тенденции — игнорирование связей Пушкина с декабристским движением, стремление найти в его мироощущении консервативные начала, мотивы примирения, попытка опровергнуть взгляды Белинского на творчество поэта. [21]

На издания Анненкова широко откликнулась литературная критика и журналистика разных направлений. Вспыхнула полемика о пушкинском и гоголевском направлениях, об их соотношении и роли в литературе того времени. Эти вопросы оживленно обсуждались на страницах «Современника», «Отечественных записок», «Библиотеки для чтения», «Русского вестника». Из этих журналов только «Современник» стоял на позициях защиты и творческого развития реалистических традиций Пушкина и гоголевского направления.

Дружинин в статье «А. С. Пушкин и последнее издание его сочинений» (1855) развернул поход против гоголевского направления. Защитник Пушкина оказался в роли фальсификатора идейно-художественных заветов поэта, в роли критика, принижающего общественное значение его творчества. Пушкин в изображении Дружинина превращался в олимпийца, стоящего выше школ и борьбы. Дружинину вторил Катков, в то время еще остававшийся на позициях умеренного либерализма. В 1856 г. он основал в Москве журнал «Русский вестник», который начиная с 1861 г. становится (как и газета «Московские ведомости», тоже оказавшаяся в 1863 г. в руках Каткова) идейным центром общественной и литературной реакции. Печатным органом этой реакции был также еженедельник «Домашняя беседа» (1858—1877) В. И. Аскоченского, имя которого стало в то время в русской журналистике синонимом мракобесия.

Катков, выдавая себя за защитника пушкинской поэзии и истинного искусства, приписывает «Современнику» отрицание искусства, стремится преподнести читателю Пушкина как поэта «мгновения» и как вождя той «русской партии» (т. е. партии либералов), от лица которой выступал «Русский вестник». У Пушкина, по мнению Каткова, нельзя искать полных характеров. «Борис Годунов» — только «слепок отдельных сцен». Таковы и болдинские пушкинские трагедии, а «Евгений Онегин» представляется Каткову романом, в котором дано искусственное сцепление ряда картин.

«Русский вестник» вел систематическую борьбу с материализмом, с заветами Белинского и традициями гоголевскою направления, с идеями «Современника» и «Русского слова». Б статьях «Старые боги и новые боги» и «Одного поля ягода», опубликованных в «Русском вестнике» за 1861 г., философию разночинцев Катков характеризовал как шарлатанство и глумление над нравственностью, как проповедь вульгарных представлений о человеке. Философии Чернышевского и Добролюбова «Русский вестник» противопоставил откровенный поповский идеализм П. Юркевича, реакционное сочинение которого «Из науки о человеческом духе» (оно было направлено против «Антропологического принципа в философии» Чернышевского) журнал Каткова всячески популяризировал на своих страницах. Н. Г. Чернышевский в статье «Полемические красоты» дал убийственную отповедь всему реакционно-либеральному лагерю.

Характерна и позиция умеренно-либеральных и бесцветных «Отечественных записок» 60-х гг. во главе с А. Краевским и С. Дудышкиным. Если «Современник» игнорировал крестьянскую реформу, то «Отечественные записки» всячески ее восхваляли. Мартовский номер журнала в 1861 г. открывался манифестом, который объявлялся «благовестом царского слова, призывающего всю Россию после долгого ночного бдения к светлой заутрени воскресения русской свободы». [22] Журнал Краевского утверждал, что после объявления воли в России не должно быть борющихся партий, оппозиции к царю — все объединились в общем деле освобождения народа, который-де с благоговением принимает положения манифеста, открывающие ему путь к процветанию.

Однако эта социальная идиллия разрушалась действиями мужика, его бунтами, сопротивлением введению манифеста. И тогда «Отечественные записки» обрушились на народ, на «свистунов» и «мальчишек» (т. е. на революционную интеллигенцию, на деятелей «Современника»). Совсем в духе Каткова публицисты «Отечественных записок» (С. С. Громека прежде всего) утверждали, что «нигилисты» не имеют почвы в России, что они отрицают авторитеты, не знают фактов, руководствуются не наукой, а отвлеченными теориями (т. е. теориями революции и социализма). В области литературной «Отечественные записки» устами своего главного критика Дудышкина заявили о своей приверженности к эстетической теории искусства.

С либерально-эстетическим лагерем сближался и талантливый критик А. Григорьев, выступавший на страницах погодинско-шевыревского журнала «Москвитянин», славянофильской «Русской беседы». Позже он стал сотрудником журналов братьев Достоевских («Время», «Эпоха»). В рассматриваемый период Григорьев опубликовал ряд своих работ («О правде и искренности в искусстве», «Критический взгляд на основы, значение и приемы современной критики искусства», «Несколько слов о законах и терминах органической критики» и др.). [23]

Исходный принцип своей «органической критики» А. Григорьев строил на теории «косвенного» и «прямого» отношения художника к действительности. Под косвенным отношением критик разумел сатирическое, гоголевское — или, как он говорил, «раздраженное» — изображение жизни, проявившееся у Лермонтова, [24] у писателей гоголевского направления. В основе истинного искусства лежит прямое, непосредственное отношение художника к действительности, сущность которого не в «раздражении», а в «ясном уразумении действительности». [25] С этой точки зрения А. Григорьев истолковывает основные явления русской литературы. Оказывается, что в «желчном негодовании» Гоголя, в его сатире торжествует примирение. Пусть холод сжимает сердце при чтении «Шинели», но, подчеркивает Григорьев, «вы чувствуете, что этот холод освежил и отрезвил вас <…> и на душе у вас как-то торжественно. Миросозерцание поэта, невидимо присутствующее в создании, примирило вас, уяснивши вам смысл жизни». [26] Представители либерально-«эстетической» критики стремились противопоставить всех выдающихся писателей того времени традициям гоголевского направления, пытаясь «оторвать» Толстого, Островского, Тургенева, Гончарова и Писемского от заветов Белинского и Гоголя и противопоставить их лагерю «Современника» Чернышевского и Добролюбова. А. Григорьев, используя другую аргументацию, делает то же самое. Он говорит, например, об «освобождении» Тургенева от «односторонностей» школы Гоголя. Он высоко оценивает роман «Дворянское гнездо», считая, что Лаврецкий — человек «почвы», в нем художник дал положительный тип, в котором отразился процесс роста национального самосознания, что нашло свое выражение в «святой связи пушкинской натуры с Ариной Родионовной». [27] Чтобы понять эту программную формулу критика, следует иметь в виду, что в образе Арины Родионовны, с его точки зрения, получили выражение самобытные, коренные основы русской национальной жизни. Пушкина же критик в известном смысле отождествлял с Белкиным. Слияние того и другою и является русским идеалом человеческой личности.

Подлинными защитниками Пушкина, продолжателями дела Белинского в изучении наследия поэта явились Чернышевский и Добролюбов, которые в 1855—1856 гг. также откликнулись на анненковское издание сочинений Пушкина. Правда, представители революционно-демократической критики не могли в силу ряда обстоятельств (условия литературно-общественной борьбы того времени и задачи, которые ставили Чернышевский и Добролюбов перед литературой, а также отсутствие многих материалов о жизни и творчестве Пушкина) вполне правильно понять смысл духовных исканий великого поэта. Им далеко не все было ясно в позиции Пушкина, особенно после восстания декабристов. Но главная линия в критических суждениях Чернышевского и Добролюбова о Пушкине была верной и очень важной.

Опровергая домыслы либерально-эстетической и славянофильской критики, Чернышевский и Добролюбов говорили о Пушкине и Гоголе как о великих деятелях двух разных исторических периодов в развитии русской литературы. Критическая борьба разгорелась вокруг творчества выдающихся ее представителей, продолжателей Пушкина и Гоголя. Так, в связи с произведениями Тургенева возникла полемика о положительном герое, об образе «лишнего человека». В статье 1857 г. об отдельном издании «Повестей и рассказов И. С. Тургенева» (1856) Дружинин изложил типично либеральный взгляд и на «лишнего человека», и на положительного героя в русской литературе. Он готов согласиться с тем, что главная беда Рудина состоит в неумении связать слово с практической деятельностью. Но не этим озабочен критик. С его точки зрения, в проповеди Рудина было много необузданной горячности, упорства, его идеалы были слишком высоки, поэтому лишены мудрости, своевременности. Дружинин говорит о необходимости практического дела как основы жизни положительного героя. Но практическое дело Дружинин понимает в смысле примирения с жизнью. Чтобы перейти к делу, Рудин должен, по мнению Дружинина, возвыситься «до возможной и необходимой гармонии с средой, его окружающей». [28]

Такая точка зрения получила широкое распространение в либеральной критике о Тургеневе, ее высказывали Анненков и Дудышкин. Последний в 1857 г. выступил на страницах «Отечественных записок» со статьей, в которой критиковал Тургенева за то, что его герои не гармонируют с обстановкой, т. е. не приспосабливаются к ней, и поэтому превращаются в «лишних людей».

Н. Г. Чернышевский в статье «Русский человек на rendezvous» (1858) проблему положительного героя связал с революционным делом. Критики-эстеты не могли принять злую и меткую характеристику российского либерализма, содержащуюся в статье Чернышевского. В ней они узнали самих себя. В 1858 г. П. В. Анненков в статье «Литературный тип слабого человека» выступил против концепции положительного героя у автора статьи «Русский человек на rendezvous». Внешне Анненков выразил согласие с Чернышевским, а в действительности противопоставил ему типично либеральную программу. Он отверг необходимость «героических личностей», «цельных характеров», «доблестных мужей». Они России не нужны, не от них следует ждать обновления жизни. Анненков завершил статью поэтизацией «слабого человека», т. е. «лишнего человека», считая, что круг слабых характеров — исторический материал, из него-то и творится сама жизнь, из него вышли и лучшие общественные деятели. [29] Такая концепция положительного деятеля России была направлена против героя-революционера, того поколения «новых людей», во главе которых стояли Чернышевский и Добролюбов.

Борьба развернулась и вокруг первых произведений Л. Н. Толстого. В 1855 г. П. В. Анненков, сравнивая Толстого с Тургеневым, пришел к выводу, что создатель автобиографической трилогии «избегнул <…> пятен современной литературы» гоголевского направления. [30] В 1856 г. Дружинин написал статью, посвященную повестям «Метель» и «Два гусара». Здесь Толстой был объявлен «бессознательным представителем той теории свободного творчества, которая одна кажется нам истинной теориею всякого искусства». [31] В. Боткин пытался совместно с Дружининым взять Л. Н. Толстого под свое идейное влияние и подготовить его для борьбы с Чернышевским. Боткин стремился увести Толстого от жизни «толпы», от вопросов современности. Как и в случае с Тургеневым, лагерь революционной демократии вел борьбу за Толстого против его советчиков-либералов. Чернышевский считал, что для Толстого будет лучше, если удастся сблизить его с «Современником». В этом плане Чернышевский смотрел и на свои критические статьи о произведениях Толстого (««Детство и отрочество» гр. Л. Н. Толстого»; ««Военные рассказы» гр. Л. Н. Толстого», 1856).

Либеральная критика пыталась оказать воздействие и на таких писателей как Островский, Гончаров, Писемский и Салтыков-Щедрин. Но несмотря на все свои усилия, она не смогла возглавить литературное движение. В конечном счете никто из больших писателей-реалистов не пошел за Дружининым или Григорьевым. Островский уже в середине 50-х гг. освободился из-под влияния идей «москвитянинского» кружка и стал активным сотрудником сперва «Современника», а затем «Отечественных записок» Некрасова и Щедрина. Гончаров был глубоко не удовлетворен восторженными отзывами «аристархов» [32] о его мастерстве словесной живописи, так как ждал не оценок частностей, а общего осмысления своего романа «Обрыв». Решительно разошелся с «эстетической» критикой уже в 50-е гг. и Л. Н. Толстой. Крайне противоречивыми были отношения Тургенева с лагерем либеральных эстетов. Тургенев первоначально резко отрицательно высказался об «Эстетических отношениях искусства к действительности» Чернышевского и в этом сошелся с Дружининым. Однако позже автор «Отцов и детей» высоко оценил литературно-критическую деятельность идейного вдохновителя «Современника», считая, что в его статьях видна «струя живая», что Чернышевский «понимает <…> потребности действительной современной жизни». [33]

Идеологи революционно-крестьянской демократии — Чернышевский и Добролюбов — в первых же своих выступлениях провозгласили требование: передовая русская литература должна следовать великим заветам Белинского и Гоголя, развивать их. В историко-литературной работе 1855—1856 гг. «Очерки гоголевского периода» Чернышевский подчеркнул, что «гоголевское направление <…> до сих пор остается в нашей литературе единственным сильным и плодотворным». [34] С этой точки зрения Чернышевский и Добролюбов подходят, например, к «Обломову», к комедиям Островского и к первым произведениям Толстого. Особенно наглядно указанная точка зрения нашла свое выражение в их статьях о «Губернских очерках» Н. Щедрина. Но критики-революционеры видят в его очерках не простое следование реалистическим принципам Гоголя, а их обогащение.

Вопрос о необходимости нового этапа в жизни русской литературы после Гоголя Чернышевский поставил в программной статье «Не начало ли перемены?» (1861), посвященной сборнику рассказов писателя-демократа Н. Успенского. В статье подведены итоги развития литературы предшествующего периода и выдвинуты новые задачи, соответствующие сложившейся к 1861 г. революционной обстановке в России. Статья Чернышевского «Не начало ли перемены?» имела значение литературно-политического манифеста, определившего актуальные задачи литературы и передовой демократической интеллигенции в свете перспектив революционно-освободительной борьбы в пореформенные десятилетия. Естественно, что она вызвала острую и продолжительную полемику, которая шла не только в первые годы после выступления Чернышевского (статьи Ф. Достоевского, 1861; Е. Эдельсона, П. Анненкова и А. Головачева, 1864, и др.) и касалась не только творчества В, Успенского. Она получила отражение в журналистике на протяжении всего периода 60-х гг. (статья Н. Щедрина «Напрасные опасения», А. Скабичевского «Живая струя», П. Ткачева «Разбитые иллюзии», 1868; Е. Утина «Задачи новейшей литературы», 1869, и др.) и перешла в полемику по общему вопросу о демократической беллетристике 60-х гг. в целом.

Характерна литературная позиция Достоевского. Он издавал журналы «Время» (1861—1863) и «Эпоха» (1864—1865), которые развивали «почвеннические» взгляды. Столпами «почвенничества» были (помимо самого Достоевского) А. Григорьев и Н. Страхов. В журнале «Время» Достоевский опубликовал свою статью «Г-н —бов и вопрос об искусстве», которая была направлена против общественно-эстетической программы революционной демократии. Достоевский звал к всеобщему примирению сословий. Россию — эту, по его убеждению, страну классового мира — он противопоставлял революционной Европе, раздираемой классовыми противоречиями. Достоевский и в подборе сотрудников своих журналов стремился встать выше борющихся «партий». На страницах «Времени» печатались А. Майков, Л. Мей, А. Апухтин, Я. Полонский, а рядом — Н. Щедрин, Н. Помяловский, А. Плещеев.

Достоевский откликнулся на статью Чернышевского «Не начало ли перемены?». В декабрьской книжке журнала «Время» появилась без имени автора его статья «Рассказы Н. В. Успенского», в которой формула Чернышевского о «правде без всяких-прикрас» рассматривалась как вредное направление искусства, ведущее его к превращению в «фотографическую машину». Автор дал свое, «почвенническое» толкование творчества Успенского. В противовес Чернышевскому и Добролюбову Достоевский утверждал, что «идея смирения перед народом», сознание того, что «мы еще не доросли до понятия о народе», должна «одушевить описывателей народного быта». Это и поставит их «на верный и плодотворный путь». Однако беда писателей, а также и всей русской интеллигенции состоит в том, что эта идея «не вошла во всеобщее сознание и потребность», что привело к «отчуждению от родной почвы». [35]

«Современник» в 1861 —1865 гг. решительно выступил против «почвеннических» идей журналов Достоевского. Большую роль в этой полемике сыграл М. Антонович, критик-демократ, автор статей «О духе «Времени» и о г. Косице, как наилучшем его выражении», «Любовное объяснение с «Эпохой»». В полемике принял участие в 1863 г. и Н. Щедрин («Отрывок из полемической статьи», памфлет «Журнальный ад»). «Современник», в противовес журналам Достоевского, звал интеллигенцию к сближению с народом не во имя смирения пред ним, а ради подготовки к преобразованию всей его жизни.

В конце 50-х гг. в критике выступил Д. И. Писарев. Он не принимал прямого участия в той полемике, которая развернулась по вопросу о гоголевском и пушкинском направлениях, а также вокруг статьи Чернышевского «Не начало ли перемены?». Не участвовал он и в полемике между «Современником» и журналами Достоевского. Но в своих статьях он высоко оценивал гоголевское, как тогда говорили, «отрицательное» направление в литературе. Писарев стал постоянным сотрудником журнала «Русское слово». В первые полтора года в нем господствовало либеральное направление. В июле 1860 г. его основатель Г. Кушелев-Безбородко передал редакцию журнала писателю-демократу Г. Е. Благосветлову, а в конце этого же года в журнал пришел и Писарев, ставший вскоре идейным его вдохновителем. «Русское слово» превратилось в демократический орган и открыто объявило себя союзником «Современника». Журнал сыграл видающуюся идеологическую роль как боевой орган русской демократии, решительно выступавший против крепостничества, против самодержавия и всесилия чиновников, против либерализма, идеализма ж реакции в литературе, против теории «искусства для искусства». Впервые в русской печати «Русское слово» высоко оценило письмо Белинского к Гоголю (рецензия Благосветлова на сочинения Белинского). Журнал пропагандировал естественные науки, технический прогресс, связь искусства с насущными потребностями трудовых народных масс. На страницах «Русского слова» выступали видные деятели литературы: М. Михайлов, Марко Вовчок, Г. Успенский, Ф. Решетников. А. Писемский, И. Никитин, А. Плещеев, Д. Минаев и другие, а из публицистов и критиков — Д. Писарев, В. Зайцев, Н. Соколов, Н. Шелгунов, А. Щапов, П. Лавров.

Смысл деятельности Д. Писарева оставался, при всех его ошибочных увлечениях, революционно-демократическим и революционно-просветительским, что подтверждается его памфлетом на брошюру наемника самодержавия Шедо-Ферроти (барона Ф. Фиркса), оклеветавшего Герцена. В писаревской статье прозвучал откровенный призыв к ликвидации династии Романовых и петербургской бюрократии. За это мужественное выступление Писарев поплатился четырьмя годами заключения в Петропавловской крепости. Но Писарева не следует и отождествлять с Чернышевским и Добролюбовым. В отличие от них он не был «мужицким» демократом-социалистом, идеологом крестьянской революции. С этим связаны слабые стороны в воззрениях Писарева, его колебания в понимании роли народных масс и революционных методов борьбы, переоценка им значения интеллигенции, так называемых «реалистов», и естественнонаучных знаний и т. п. Эти слабые стороны сказались и в эстетических, литературно-критических позициях Писарева.

Развернувшаяся по почину Н. Щедрина («Наша общественная жизнь») и В. Зайцева («Глуповцы, попавшие в «Современник»») полемика 1864—1865 гг. между «Современником» и «Русским словом» [36] по очень важным литературно-эстетическим и общественным вопросам (об «Отцах и детях», о «Грозе», об эстетических воззрениях Чернышевского и его романе «Что делать?», о творчестве Салтыкова-Щедрина) показала известное понижение идейного уровня в деятельности передовой интеллигенции в условиях спада революционного движения в стране. Чернышевского в «Современнике» сменил М. А. Антонович, который и принял наиболее активное участие в споре с «Русским словом». Характерна, например, полемика между журналами о втором издании диссертации Чернышевского «Эстетические отношения искусства к действительности» (1865). [37] М. Антонович первым отозвался в «Современнике» на это издание. Он в общем верно судил об эстетических взглядах Чернышевского, хотя в его статье «Современная эстетическая теория» нет того революционного пафоса, который был так присущ автору «Эстетических отношений…».

В 60-е гг. очень высоко поднялся авторитет науки. Ее направление формировалось под воздействием работ русских революционных демократов. Вопрос о связях науки с современностью, с практикой, с нуждами народа стоял в центре внимания русского передового общества и выдающихся русских ученых. С этим связана широкая популяризация научных знаний лучшими журналами того времени. С такой популяризацией выступали и ученые: И. М. Сеченов, А. Н. Бекетов, К. А. Тимирязев, А. Г. Столетов, Н. И. Костомаров.

Исключительный интерес русской передовой общественности, особенно молодежи, был проявлен в 60-е гг. к естественным наукам. Их пропагандистом еще в 40-е гг. выступил Герцен. Выдающееся место среди деятелей естествознания 60-х гг. принадлежит И. М. Сеченову, автору книги «Рефлексы головного мозга» (1863). Материалистические идеи этого труда вошли в плоть и кровь молодого поколения. Существует мнение, что Чернышевский именно Сеченова избрал в качестве прототипа образа Кирсанова, одного из главных героев романа «Что делать?». Шестидесятником был и В. О. Ковалевский, основатель эволюционной палеонтологии, пропагандист учения Дарвина. В. Ковалевский духовно сформировался на сочинениях Герцена и Чернышевского, он являлся участником польского и итальянского национально-освободительного движения. С передовыми идеями рассматриваемой эпохи связан и К. А. Тимирязев, который в 60-е гг. опубликовал книгу «Краткий очерк теории Дарвина». И другие славные имена русских ученых — Д. И. Менделеева, А. М. Бутлерова, А. Г. Столетова, Ф. А. Бредихина, С. Ковалевской — также связаны с эпохой 60-х гг.

Идеи русской революционной демократии оказали плодотворное воздействие на развитие искусства. В 60-е гг., как говорил В. Стасов, «искусство почувствовало себя общественною силою». [38] Сам Стасов, вдохновитель и мудрый наставник художников-передвижников и композиторов «Могучей кучки», был характерным представителем эпохи. Своими идейными руководителями он называл Белинского, Герцена, Чернышевского, Добролюбова, Писарева.

В ноябре 1863 г. в Академии художеств возник конфликт — 14 ее молодых воспитанников во главе с И. Крамским покинули Академию, организовали «Художественную артель», которая просуществовала до начала 70-х гг. Ее сменило «Товарищество передвижных художественных выставок», развернувшее свою деятельность в 70-е гг. Подобное творческое содружество могло возникнуть под влиянием идей 60-х гг., под воздействием романа Чернышевского «Что делать?». Но не только организационные формы, а и общественно-эстетическая платформа объединившихся художников была подсказана эпохой 60-х, а затем и 70-х гг., прошедших под знаком революционной борьбы, сближения интеллигенции с народом, реализма в искусстве и литературе.

Аналогичные процессы совершились и в русской музыке. В конце 50-х гг. сложился кружок М. А. Балакирева, названный Стасовым «Могучей кучкой». Ее деятели (Мусоргский, Бородин, Римский-Корсаков, Кюи) находились под влиянием передовых идей своего времени. Особенно велика роль в формировании их позиции воззрений Белинского, Герцена и Чернышевского. Стремление к реализму, высокой идейности и народности, смелость в искании новых форм, воинственная неприязнь к музыкальному космополитизму и казенной рутине, желание сблизить музыку с русской литературой и народным творчеством, с актуальными вопросами современности — вот что объединяло представителей «Могучей кучки».

В 70-е гг. складывается народническая идеология в том ее специфическом выражении, какое она получила именно в эти годы. «Господствующим направлением, — пишет В. И. Ленин, — соответствующим точке зрения разночинца, стало народничество». [39] Разночинец-народник 70-х гг. представлял интересы мелкого производителя, прежде всего крестьянских масс.

В 1868—1869 гг. на страницах газеты «Неделя» были опубликованы под псевдонимом П. Л. Миртов «Исторические письма» П. Лаврова (1823—1900), одного из крупнейших идеологов революционного народничества. В 1870 г. они вышли в России отдельной книгой. В этом основополагающем труде народничества речь идет о «критически мыслящей личности», т. е. об интеллигенции как решающем факторе прогресса. Она призвана руководить массами в борьбе за социалистическое преобразование общества. П. Лавров считал, что «прогресс небольшого меньшинства был куплен порабощением большинства». [40] Поэтому он призывал интеллигенцию, образованное меньшинство, искупить это зло. «Я сниму, — говорил Лавров, — с себя ответственность за кровавую цену своего развития, если употреблю это самое развитие на то, чтобы уменьшить зло в настоящем и будущем». [41] В работе «От какого наследства мы отказываемся?» В. И. Ленин вскрыл субъективизм и идеализм учения Лаврова о решающей роли интеллигенции в развитии общества. Это обстоятельство не мешало В. И. Ленину же называть П. Лаврова «ветераном революционной теории». [42]

В 1873 г. с группой своих последователей («пропагандистов») Лавров основал в эмиграции журнал «Вперед!», а в 1875г. создал в качестве приложения к нему двухнедельное обозрение «Вперед!». В этих изданиях проводились идеи лавристской фракции народничества (подготовка революции путем предварительной социалистической пропаганды в народе). Но это не мешало Лаврову и его товарищам уделять большое внимание русскому и международному рабочему движению, I Интернационалу. Сам П. Л. Лавров принимал участие в событиях Парижской коммуны, являлся членом I Интернационала, был лично знаком с К. Марксом и Ф. Энгельсом. Журнал «Вперед!» высоко оценил деятельность «Южно-Российского рабочего союза», опубликовал знаменитую речь рабочего Петра Алексеева, вел летопись рабочего движения, важнейших событий в жизни зарубежных социалистических партий и их прессы и т. п.

В 1869 г. за границей появилось воззвание М. Бакунина (1814—1876) «Постановка революционного вопроса», а в 1873г.— книга «Государственность и анархия». Если лавристы с наибольшей полнотой выразили излюбленную народническую доктрину об интеллигенции как пропагандисте социализма в народе, как решающем факторе прогресса, то бакунисты наиболее отчетливо сформулировали народническую веру в прирожденную революционность, в коммунистические инстинкты русского крестьянства. Бакунин считал, что «социально-революционная молодежь», т. е. передовая интеллигенция, обязана пойти в народ не ради подготовки отдаленной революции, а для того, чтобы немедленно поднять крестьян и возглавить крестьянский бунт. Русский народ, учил Бакунин, находится в таком отчаянном положении, что «ничего не стоит поднять любую деревню». Русскому народу ненавистна любая форма государства, он прирожденный анархист и социалист-общинник.

В противовес журналу «Вперед!» «анархисты-федералисты», т. е. бакунисты, сторонники организации немедленного бунта народа против царя и помещиков, в 1875—1876 гг. в Женеве издавали газету «Работник», предназначенную для читателей из среды трудящихся. С бакунистскими идеями в известной мере связан и журнал «Община», издававшийся в 1878 г. в Женеве. М. Бакунин вел ожесточенную борьбу с Марксом в I Интернационале, прибегая к интригам и заговорам против Генерального совета. В письме к немецкому социал-демократу Т. Куно от 24 января 1872 г. Ф. Энгельс показал полную несостоятельность анархизма Бакунина, его взглядов на государство и революцию. [43]

Идеи ткачевской группы революционных народников оформились несколько позже, в 1875 г. В этом году П. Н. Ткачев (1844—1885) отдельной брошюрой издал за границей программу руководимого им журнала «Набат» (1875—1881) под названием «В чем должна состоять ближайшая практически достижимая цель революции». Ее автор считал, как и Бакунин, что русский крестьянин всегда готов к революции. Однако освобождение народа, утверждал Ткачев, не является делом самого народа. Революцию осуществляет группа революционеров-заговорщиков, которая, опираясь на «разрушительно-революционную» силу народа, захватывает политическую власть, создает новое революционное государство и осуществляет преобразования во всех областях жизни.

Ткачев и его сторонники были бланкистами, проповедниками заговорщицких методов борьбы «революционного меньшинства» с самодержавием, которое будто бы не имеет реальной опоры в русском обществе и «висит в воздухе». «Открытое письмо» Ткачева к Ф. Энгельсу и ответ последнего на это письмо в статье «Об общественных отношениях в России» (1875) исчерпывающе характеризуют теорию и практическую программу Ткачева, их полную научную несостоятельность.

В России марксизм сложился и победил в непримиримой борьбе с народническими теориями. Из этого, однако, не следует заключать, что теории Лаврова, Бакунина или Ткачева не имеют революционно-прогрессивного содержания. Критикуя народнические теории, нельзя игнорировать их «исторически-реальное и исторически-правомерное содержание в борьбе с крепостничеством», недопустимо забывать, что «эти теории выражают передовой, революционный мелкобуржуазный демократизм, что эти теории служат знаменем самой решительной борьбы против старой, крепостнической России». [44]

Идеи Лаврова, Бакунина и Ткачева легли в основу революционно-народнической идеологии, тактики и организации народнического движения. Они пользовались широкой популярностью в России, определили направление деятельности разнообразных народнических групп и организаций, проникли в легальную журналистику и литературу. «Хождение в народ» 1874—1875 гг. в идейно-тактическом отношении не было однородным. Но в основном оно сложилось под влиянием лозунгов Лаврова и Бакунина. Представители «хождения в народ» рассчитывали поднять крестьянство на социалистическую революцию. Самоотверженное движение интеллигенции в народ кончилось катастрофой.

Народники-практики, особенно Н. А. Морозов и В. Н. Фигнер, в своих воспоминаниях с огорчением подтвердили, что крестьянство той поры было еще далеко от идей социализма и не пошло за интеллигентами. Н. Морозов в книге «Повести моей жизни» рассказывает о том, как он на практике убедился, что крестьяне предпочитают общинной собственности личную собственность на землю и равнодушны к пропаганде народниками совместной работы на земле. [45] В. Фигнер почувствовала себя «в крестьянском море» одинокой и слабой. Ее ужаснули бедность и заброшенность крестьянства. [46] Горькое разочарование народников в социалистических и революционных возможностях крестьянства было для многих из них источником трагических переживаний, отразившихся и в литературе.

После провала «хождения в народ» в революционных кругах наступило известное охлаждение к идеям Лаврова и Бакунина. Платформа нелегальной революционной организации «Земля и воля», возникшей в конце 1876 г., не имеет явных указаний на свою прямую приверженность к лавризму или бакунизму. Напротив, участники организации стремились подчеркнуть то новое, что они внесли в освободительное движение второй половины 70-х гг. С этой целью они назвали себя «революционерами-народниками». Так в истории революционного движения 70-х гг. впервые появилось определение, которое затем получило расширительное значение. Народниками в собственном смысле этого слова следует считать именно землевольцев.

С. Кравчинский (Степняк) с большой точностью определил то новое, что внесли землевольцы в историю отношений социалистически настроенной интеллигенции и народа сравнительно с тем, как решали этот коренной вопрос деятели «хождения в народ». Пережив неудачный опыт прямой пропаганды социализма в крестьянской среде, революционеры, рассказывает Степняк, пришли к выводу, что следует не только сбросить с себя немецкое платье и одеться в сермягу, необходимо и с учения социализма сбросить его «немецкое платье» и одеть его «в народную сермягу». Революционеры должны стать действительно народными людьми. Практически это значит, что свои социалистические идеалы революционер обязан подчинить идеалам народа, его насущным потребностям, воззрениям и чаяниям. Они выражаются в двух «магических словах» — «земля и воля!». Землевольцы прямо говорили, что они свои лозунги суживают до народных требований и желаний в данную минуту. Имея в виду эту основную установку своей программы, землевольцы и называли себя «народниками», «народными людьми», «революционерами-народниками». Однако и программа землевольцев теоретически не порывает до конца с бакунизмом. В ней имеются ссылки на Пугачева и Разина как на народных «революционеров-социалистов», которые выразили присущую народу готовность к бунту во имя земли и воли. Землевольческие поселения также не дали ожидаемых результатов. Потерпев поражение, народники-революционеры перешли к политической борьбе, к героическому единоборству с самодержавием — к террористической борьбе с ним. В 1879 г. «Земля и воля» раскололась на террористическую «Народную волю» и пропагандистский «Черный передел».

Программа «Народной воли» проникнута ткачевским неверием в массы. Призыв к народной революции подменен в ней идеей заговорщицкого захвата власти. Борьба народовольцев с правительством становится борьбой узкого круга радикалов за политическую свободу. Переход к политической борьбе за демократические преобразования был шагом вперед, но связать ее с социализмом, с массовым народным движением народовольцам так и не удалось. Современники с полным основанием называли их «народниками без народа», «народниками, потерявшими веру в народ». И все же, как говорит В. И. Ленин, «деятели старой «Народной воли» сумели сыграть громадную роль в русской истории, несмотря на узость тех общественных слоев, которые поддерживали немногих героев, несмотря на то, что знаменем движения служила вовсе не революционная теория…». [47]

При многообразии оттенков в революционно-народническо ч движении и при всем отличил последнею от позднейшего либерального народничества мировоззрению представителей этого направления в целом (от 70-х до 90-х гг. включительно) были присущи и общие черты, установленные В. И. Лениным в работе «От какого наследства мы отказываемся?». Оценка капитализма как низшего типа жизни и производства сравнительно с русским самобытным народно-общинным строем, непризнание победного шествия капитализма в России, непонимание прогрессивной стороны исторической работы капитализма и роли пролетариата в судьбах человечества, переоценка роли интеллигенции — таковы исходные теоретические взгляды, которые характеризуют всех народников от 70-х до 90-х гг.

Демократизм «блестящей плеяды революционеров 70-х годов» [48] сливался, как и у Чернышевского, с утопическим общинным социализмом. Русские социалисты-утописты рассчитывали, что народная революция создаст условия для развития социалистических возможностей, будто бы заложенных в сохранившейся крестьянской общине, которой уже не было в буржуазно-капиталистическом строе жизни Западной Европы. Объективно же революционные просветители 60-х п. и революционные народники 70-х гг. расчищали путь крестьянскому капитализму, а не социализму. Их социализм был иллюзией, возникшей на почве относительной отсталости буржуазного развития России, своеобразия русского аграрно-экономического строя. Но это особого рода иллюзия. В ней отразился протест против крепостничества, она была знаменем многих поколений борцов. Утопический «мужицкий» социализм, его расцвет именно в пореформенную эпоху свидетельствовал о пробуждении масс, был симптомом того, что эти массы (а не только интеллигенция, создавшая социалистические теории) вступали на путь поисков такой жизни, которая была бы свободна и от ужасов капитализма, н от власти помещика, чиновника, царя. В материалах к брошюре «К деревенской бедноте» В. И. Ленин отметил: «Крестьяне хотели, чтобы жизнь была по справедливости, no-божьи, не зная, как это сделать». [49] Убеждение, что земля общая, ничья или божья, идея права на землю только тех, кто на ней работает, и идея равного права на землю, вся система общинно-патриархальных порядков — все это жило и в сознании, и в практике наивной патриархальной крестьянской демократии вплоть до революции 1905 г., питало у народнически настроенной интеллигенции социалистические надежды, порождало те типы «мирских людей», мужиков-праведников, философов равенства и мужиков-альтруистов, которые изображались беллетристами-народниками, Некрасовым, Толстым, Достоевским, а позже и советскими писателями.

Социалистическая народническая утопия была ложной в условиях той капитализирующейся действительности, которая своим победным шествием разрушала почву всякого рода добуржуазных иллюзий. Но утопические, ложные для своего времени мечтания революционных народников о свободном труде крестьян на общей земле, обобществленными средствами производства и сообща стали истиной в условиях победы социалистического строя.

Крайне важно иметь в виду и еще одно обстоятельство. Идея крестьянского утопического социализма, ставшая знаменем революционеров, воспитывала и воодушевляла поколения героических борцов с самодержавием, с крепостническими пережитками, с буржуазным строем. Поэтому до определенного исторического момента она играла прогрессивную, революционизирующую роль. На это указывали основоположники научного социализма, это отмечал и В. И. Ленин.

В истории революционно-освободительного движения и общественной мысли конца 60-х и начала 70-х гг. должен быть отмечен знаменательный факт — создание русскими эмигрантами в Женеве в марте 1870 г. русской секции I Интернационала (Н. Утин, А. Трусов, Е. Дмитриева и др.). Она противостояла женевской секции анархического «Альянса», руководимого Бакуниным, и оказала К. Марксу большую поддержку в борьбе с авантюристической тактикой бакунистов. Русская секция избрала Маркса своим представителем при Генеральном совете Интернационала в Лондоне. На страницах печатного органа этой секции (газеты «Народное дело») в 1870 г. была опубликована ее программа. Народнический характер этой программы очевиден. Но исключительно важно отметить, что на заре 70-х гг. возникли, как говорил В. И. Ленин, «попытки русских социалистов-народников перенести в Россию самую передовую и самую крупную особенность «европейского устройства» — Интернационал». [50] В этой связи необходимо указать и на еще одну особенность революционно-освободительного движения 70-х гг. — на его широкие интернациональные связи. Начало им было положено Герценом и Огаревым. В. И. Ленин писал: «Благодаря вынужденной царизмом эмигрантщине революционная Россия обладала во второй половине XIX века таким богатством интернациональных связей, такой превосходной осведомленностью насчет всемирных форм и теорий революционного движения, как ни одна страна в мире». [51]

В Париже и Лондоне, в Цюрихе и Женеве сложились значительные эмигрантские колонии русских революционеров-народников. Они вступили в живые контакты с зарубежными деятелями революционного движения. Многообразны в этом смысле более поздние (1880—1890) связи выдающегося русского революционера и писателя С. М. Кравчинского (Степняка), эмигрировавшего за границу в 1878 г. Русская революционно-народническая эмиграция организовала в 70-е гг. за границей издание газет и журналов, сборников и брошюр, вела широкую пропаганду передовой русской литературы.

Необходимо также отметить обширнейшую переписку и личное общение К. Маркса и Ф. Энгельса с русскими революционерами и литераторами. Следует указать и на огромную роль событий Парижской коммуны в истории русской общественной мысли, в идейном развитии русской литературы, в творчестве таких ее выдающихся деятелей, как Успенский, Щедрин, Некрасов.

В революционно-освободительном движении 70-х гг. определилась тенденция, которой принадлежало великое будущее, — рост рабочего движения. Эпоха подготовки революции, как и литература этой эпохи, поставила на очередь дня «рабочий вопрос» и — шире — вопрос о капитализме, об отношении к буржуазным нравам и идеалам. Первые выступления российского пролетариата относятся к 60-м гг. В те же годы появились и первые работы о зарубежном и российском пролетариате (Н. В. Шелгунова — «Рабочий пролетариат в Англии и Франции», 1861; В. В. Берви-Флеровского — «Положение рабочего класса в России», 1869). Уже в конце 60-х и в начале 70-х гг., а особенно в последующие десятилетия публикуются романы, повести и очерки о рабочем классе, о росте его самосознания, о начавшейся его борьбе. Образ рабочего появляется у Тургенева и Толстого, у Решетникова и Слепцова, у Гл. Успенского и Каренина, Наумова и Нефедова, Омулевского и Златовратского, Чехова, Гаршина и Короленко. Конечно, интерес к представителям рабочего класса, как и начавшийся интерес к марксизму, не ломал идеологическую концепцию названных писателей, не вел их к разрыву с общедемократической позицией. Как правило, они не отделяли промышленный пролетариат от прочих трудящихся, не видели в нем особого класса, а тем более такую силу, которая призвана историей переделать мир. И все же некоторые из них (Успенский, Тургенев, Каронин, Златовратский, Короленко) начинают прозревать в рабочем такие черты, которые в недалеком будущем обеспечат за ним авангардную роль в освободительном движении.

В 70-е гг. в пролетарском движении начали складываться новые черты, говорящие о росте самосознания и организованности формировавшегося рабочего класса. Возникают самостоятельные рабочие организации. В 1875 г. образовался «Южнороссийский союз рабочих», а в 1878 г. — «Северный союз русских рабочих». В уставе Южного союза (составлен Е. О. Заславским) и в программе Северного союза (составлена В. П. Обнорским и С, Н. Халтуриным) значительно влияние народнических идей. Но вместе с тем в названных документах было положено начало определения особых задач пролетариата, в них чувствовалось влияние социал-демократической программы, выработанной зарубежным рабочим движением, а также воздействие идей устава I Интернационала.

В 70-е гг. пробуждение российского рабочего класса вылилось в достаточно внушительную волну забастовок и стачек. В 1870 г. вспыхнула стачка на Невской бумагопрядильне — первое массовое выступление рабочих в столице. Она вызвала большое беспокойство в правительственных кругах. По «высочайшему повелению» Александра II был издан специальный циркуляр о борьбе со стачками. В 1872 г. возникла стачка на Кренгольмской мануфактуре — крупнейшем предприятии России. Она охватила несколько тысяч рабочих и сопровождалась столкновением с войсками. Г. В, Плеханов в воспоминаниях «Русский рабочий в революционном движении» рассказывает о петербургских стачках 1878—1879 гг. [52] В 70-е гг. появились первые воззвания и прокламации рабочих, раздались первые публичные выступления рабочих на судебных процессах. Широкую известность получила речь петербургского рабочего-ткача Петра Алексеева на суде (в особом присутствии Сената) 9 марта 1877 г. Она заканчивалась словами: «… подымется мускулистая рука миллионов рабочего люда <…> и ярмо деспотизма, огражденное солдатскими штыками, разлетится в прах». Эти слова В. И. Ленин охарактеризовал как «великое пророчество русского рабочего-революционера». [53] Речь Петра Алексеева неоднократно издавалась в вольной печати отдельными брошюрами, перепечатывалась в нелегальных сборниках и ходила в списках, она вызвала поэтические отклики в среде поэтов-революционеров (у С. Синегуба и Ф. Волховского).

К концу 70-х гг. в среде рабочих возникла идея создания собственной газеты. В 1880 г. руководители «Северного союза русских рабочих» основали первую революционную рабочую газету в России — «Рабочая заря», первый и единственный номер которой вышел 15 февраля 1880 г.

Рост активности и сознательности российского пролетариата оказал влияние на русских социалистов в России и за рубежом. Народники-революционеры и писатели, связанные с народнической демократией, вынуждены были в конечном счете признать, что рабочие по своему развитию стоят выше крестьян, они наиболее отзывчивы на социалистическую пропаганду, на призывы к борьбе за свои права. Неудивительно поэтому, что многие народники-практики в своей революционной борьбе и пропагандистской деятельности стремились опереться на рабочих. Народническая нелегальная газета «Земля и воля!» приветствовала возникновение «Северного союза русских рабочих», хотя и критиковала его программу за отступление от народнических идей.

Однако в 70-е гг. революционная борьба затронула совсем ничтожную верхушку рабочего класса. В. И. Ленин писал: «Его передовики уже тогда показали себя, как великие деятели рабочей демократии, по масса еще спала. Только в начале 90-х годов началось ее пробуждение, и вместе с тем начался новый и более славный период в истории всей русской демократии». [54]

В литературной критике и журналистике 70-х гг. шла сложная борьба идейно-эстетических течений. Рядом с революционно-народнической литературно-критической мыслью развивались литературные идеи либерального народничества. Продолжала также действовать публицистика и критика революционных просветителей, сложившаяся в 60-е гг. под влиянием идей Чернышевского и Добролюбова. Наконец, развернулась критика и журналистика буржуазно-либерального и реакционного направлений.

Если 1861 год был ознаменован программной статьей Чернышевского «Не начало ли перемены?», то наступивший в конце 60-х гг. новый этап в развитии литературной критики был ознаменован столь же важными для всей демократической литературы статьями Н. Щедрина «Напрасные опасения» (1868) и «Насущные потребности литературы» (1869). Автор указывает на то, что положительно-деятельные типы следует открывать и уяснять в народной среде, в этом «подлинном источнике, из которого должна источиться струя нового, живого русского слова». [55] Н. Щедрин говорит о «росте русского человека». Процесс этого роста происходит не только в среде интеллигенции («воспитывающей» части русского общества), по и в пароде («воспитываемой среде»).

Проблему положительного героя Щедрин связывает с проблемой народной среды. И это следует понимать не только в том смысле, что деятельность передовой интеллигенции должна служить пробуждению народа, но и в том смысле, что в самом характере нового человека должны получить развитие лучшие национально-народные («мужичьи») черты.

М. Е. Салтыков отграничивает характер и миросозерцание разночинца-революционера от духовного мира «лишнего человека». Он отдает историческое должное герою «будирования», сомнения и отрицания, рефлексии и разочарования, но считает, что герой распутья полностью исчерпал себя. Возникла необходимость и возможность положительного, активного отношения к действительности. Появилась потребность в произведениях, в которых действующие лица ставятся в положение борцов. Период уяснения типа ненужного и лишнего, скучающего и слабого человека кончился, наступил период человека деятельного, активно вторгающегося в действительность. Главная его обязанность состоит в служении народу. Н. Щедрин ведет напряженную борьбу с антинигилистическим романом, в котором идеал революционера изображался как бессмысленное разрушение. Он осуждает и трактовку «новых людей» как «нищих духом аскетов, которые всю суть дела видят в нелепой проповеди воздержания». [56] Автор «Напрасных опасений» отвергает абстрактное, книжное изображение положительных героев как людей, предающихся рассуждениям о деле, но неспособных к деятельности. Щедрин ратует за полнокровное художественное изображение представителей революционной интеллигенции. Во второй половине 70-х гг. развернулась полемика «Отечественных записок» с «Делом», где печатались (как прежде в «Русском слове») романы и повести о «новых людях». Представители «Отечественных записок» не без основания упрекали романистов «Дела» в схематизме, в отрыве от реальной жизни, в беспочвенном оптимизме, в преувеличении роли необыкновенной личности.

В 1868 г. Н. Шелгупов также опубликовал программную статью «Русские идеалы, герои и типы». Как и Н. Щедрин, Шелгунов не разделял популярной народнической теории «героев» и «толпы», считая, что историю творят массы обыкновенных людей. Критик признал, что излишнее увлечение исключительной личностью (такое увлечение отразилось в некоторых романах о «новых людях» второй половины 60-х гг.) является «злом нашего времени». Русский роман и русская публицистика должны обратиться к «коллективному, социальному человеку» и показать, «каких результатов может достигать общество при коллективных усилиях множества простых людей». [57]

В конце 60-х—начале 70-х гг. развернулась дискуссия о Решетникове, о беллетристике шестидесятников в целом. В этой дискуссии отчетливо выявились не только революционно-демократическая и либеральная точки зрения в критике, но и народнические взгляды на литературу. Н. Щедрин («Напрасные опасения») и Н. Шелгунов («Глухая пора», «Народный реализм в литературе») опираются на творчество Решетникова, когда опровергают заявления либеральной критики об «оскудении» русской литературы, подчинившейся интересам «мужика».

Народническая легенда о Решетникове, с одной стороны, была создана Скабичевским, представителем мещанского радикализма, а с другой — Ткачевым. Скабичевский отступал от революционно-демократической идеологии, расходился с Щедриным и сближался с либералами, характеризуя трудовой народ как «пеструю безликую толпу». Не зачеркивая положительного значения деятельности Решетникова, он отрицательно отзывался о его художественном методе, называя «Подлиповцев» не повестью или рассказом, а протоколом. Ткачев в статьях о беллетристах-демократах использовал их произведения для обоснования своей теории решающего значения революционного меньшинства. Он считал, что демократическая беллетристика допускает неоправданную идеализацию народа, что ее представители видят в народе какую-то великую силу, великие задатки.

Так развернулась борьба вокруг идейного «наследства 60-х годов». Вопрос об этом «наследстве» явился узловым в истории русской литературной критики, общественной и философской мысли пореформенной поры. Он получил полное научное разрешение лишь в работе В. И. Ленина «От какого наследства мы отказываемся?». Истоки этой борьбы уже наметились в условиях идейного разброда середины 60-х гг. в трактовке идей Чернышевского и Добролюбова со стороны Д. Писарева, В. Зайцева, П. Ткачева, а также беллетристов «Русского слова» и «Дела».

В вопросах теории (в том числе и в литературно-эстетической теории) народники сделали шаг назад, если их воззрения этого рода сравнить с позицией революционных демократов предшествующей поры. Правда, представители легального народнического направления не были едины в своем отношении к «наследству 60-х годов». Не все они допускали то опошление идей 60-х гг., на которое особенно откровенно и последовательно шла оппортунистическая газета «Неделя». Виднейший критик-народник Н. К. Михайловский враждебно встретил глумление беллетристов и критиков «Недели» над идеями Чернышевского и Добролюбова. Как демократ он многое сделал в борьбе с теориями «чистого искусства», с реакцией в литературе. Но если Добролюбов говорил, что смысл его деятельности — «призыв к революции», то Михайловский, поддерживая связи с революционным подпольем, считал необходимым все же подчеркнуть, что он не является революционером, а предпочитает путь реформ и рассчитывает на «благонамеренных представителей центральной власти», которые якобы способны стать на сторону народа в его борьбе с кулачеством и местной администрацией.

Народники-критики 70-х гг. сосредоточили особое внимание на преобразующей («утилитарной») роли искусства. Но этот важнейший вопрос эстетики они толковали субъективистски. Преобразующее значение искусства они отрывали не только от его познавательной основы, но и от творческой, активной роли масс в деле преобразования жизни. Бессильные в борьбе за изменение действительности народники приписывали искусству роль вершителя судеб.

Эстетические суждения Н. Михайловского, А. Скабичевского и других деятелей народнической критики были связаны с субъективно-социологической концепцией. В литературе народники стали видеть, как говорил Н. Михайловский, «гласный нравственный суд», обязанность которого — критически оценить действительность с точки зрения соответствия ее идеалу. Такой подход к литературе определил основной критический принцип Михайловского. В его статьях социологический и идеологический анализ произведения подменялся анализом психологическим. Характерно для него, например, рассмотрение творчества Г. И. Успенского с точки зрения отвлеченной морали и психологии (правда и справедливость, болезнь «уязвленной совести» и т. п.).

Скабичевский в «Беседах о русской словесности» (1876— 1877), [58] полемизируя с эстетикой Белинского и Чернышевского, утверждал, что назначение искусства заключается вовсе не в том, чтобы давать правдивое и всестороннее воспроизведение жизни. Если Н. Михайловский в искусстве видел выражение нравственной оценки явлений, стремление человека предписать им то или другое развитие в соответствии с идеалом, то и Скабичевский преимущественно говорил о том, что искусство не обсуждает и не решает вопросы действительности, а возбуждает волю, энергию и общественную страсть человека, ставит вопросы путем демонстрирования явлений жизни. Для такого возбуждения необходимо, чтобы искусство давало преувеличенное изображение. Художественное творчество, рассуждает Скабичевский, в том и состоит, что художник выделяет и ставит на первый план те явления и стороны жизни, которые его поразили. Их наиболее яркое воспроизведение он и должен иметь в виду, чтобы резче выставить их перед читателями.

Представители либерально-народнической газеты «Неделя» (1866—1901), проповедовавшей теорию «малых дел», отказ от революционной борьбы во имя «культурничества», откровенно и воинственно объявили поход против «наследства 60-х годов», смыкаясь не только с либералами, но и с реакционной, славянофильской идеологией, отражая точку зрения правого, оппортунистического мещанского народничества. Здесь наиболее характерными выступлениями по вопросам критики и эстетики были статьи В. Лесевича («Белинский и последующее развитие нашей критики»), К. Лавского («Русская литература в 1874 г.»), П. Червинского («Отчего безжизненна наша литература?»), Г. Радзиевского («Роль искусства») и других.

«Неделя» говорила об упадке современной ей литературы, называя главным его источником зависимость литературы и эстетики от якобы одностороннего направления, господствовавшего в 60-е гг. Под этим односторонним направлением «Неделя» разумела материализм в философии и критике, реализм в искусстве, утилитаризм в этике, господство которых привело к отрицанию самостоятельной личности, к культу разума и забвению чувства, к преклонению перед объективным взглядом на мир. Основные «догмы» 60-х гг. оказали пагубное влияние на практическую деятельность интеллигенции. Принцип пользы привел ее к узкому эгоизму, а преклонение перед разумом — к книжным теориям, чуждым народу. В результате интеллигенция, художественная литература оторвались от народа, писатели создали ложные произведения о народе. В такой грех впрл, например, по мнению «Недели», Г. Успенский и другие представители демократической литературы 60—70-х гг.

Подхватив идеи «почвенников», «Неделя» считала, что деревня должна вдохнуть жизнь в дряхлую и бездушную интеллигенцию, лишенную чуткости к правде «любвеобильного сердца». В этой связи «Неделя» утверждала, что надежды на появление русского Инсарова потускнели. Действительных героев литературы следует искать в деревне. Создадут их не писатели, следующие традициям 60-х гг., а «корифеи»: Достоевский, Толстой, Тургенев. «Неделя» особенно высоко ставила Достоевского, который уверовал в нравственную чистоту души русского мужика.

«Неделя» выступала против «Отечественных записок», их требования высокого общественного служения искусства. Газета Гайдебурова толковала о необходимости в искусстве смеха ради смеха, об «очищении» художественного смеха от социального смысла, от сатирического направления. Подобные призывы были обращены против традиций Белинского и Герцена, указавших на революционную роль смеха в отрицании изживших себя общественных отношений и утверждении новых порядков.

Либеральные круги русского общества, критики и литераторы этого направления ориентировались на журнал «Вестник Европы», основанный в 1866 г. профессором истории М. Стасюлевичем. На его страницах выступили Н. Костомаров, С. Соловьев и другие историки. А. Пыпин здесь опубликовал свои работы «Очерки общественного движения при Александре I», «Характеристика литературных мнений от 20-х до 50-х годов» (1871) и статью о Белинском (1874). П. Анненков в «Вестнике Европы» напечатал в 1873 г. статью «А. С. Пушкин», Алексей Веселовский — «Западное влияние в русской литературе».

И. С. Тургенев в журнале Стасюлевича выступил с романом «Новь» и с рядом других произведений последних лет жизни («Стихотворение в прозе», «Литературные и житейские воспоминания» и др.). Гончаров в 1869 г. поместил в «Вестнике Европы» «Обрыв». Романы П. Боборыкина («Полжизни», «Китай-город» и др.), Г. Данилевского («Девятый вал», 1874; «Мирович», 1879. л др.), произведения Потехина (комедия «Выгодное предприятие», повести «Хворая», «На миру», «Побеги», роман «Около денег», 1874, и др.) заняли видное место в литературно-художественном отделе «Вестника Европы». Па его страницах появлялись и имена Салтыкова-Щедрина, Д. Мамина (Сибиряка), Эртеля и других. Из поэтов в «Вестнике Европы» печатались А. Жемчужников, А. Апухтин, А. Плещеев, П. Вейнберг, а позднее — символисты.

В 70-е гг. буржуазно-дворянский реакционный лагерь (М.Катков, В. Мещерский, А. Суворин), а также славянофильская критика (Н. Страхов, И. Аксаков) безоговорочно и злобно отрицали революционно-демократическое наследство 60-х гг.

В статье «Карьера» В. И. Ленин охарактеризовал основные этапы того пути, который прошли представители антидемократической идеологии второй половины XIX в. Поворот либерально настроенного Каткова к реакции во время первого демократического подъема в России (начало 60-х гг.). Поворот к реакции либерального, даже демократического журналиста Суворина во время второго демократического подъема (конец 70-х гг.), [59] тогда как начал Суворин в 50—60-е гг. с симпатий к Белинскому и Чернышевскому. Поворот русских либералов к реакции после третьего демократического подъема в России (начало XX в.). «Катков — Суворин — «веховцы», это все исторические этапы поворота русской либеральной буржуазии от демократии к защите реакции, к шовинизму и антисемитизму»». [60]

Центром антидемократической литературы, критики и публицистики второй половины XIX в. явился журнал «Русский вестник», издававшийся с 1856 по 1887 г. в Москве М. Н. Катковым. Журнал буквально обрушивался на творчество шестидесятников, продолжателей гоголевского направления. На его страницах давались резко отрицательные отзывы о Решетникове, Некрасове, Н. Успенском и Г. Успенском, о беллетристах-народниках. Народовольческое движение журнал Каткова называл «политическим развратом». [61]

«Русский вестник» пользовался большой популярностью среди реакционных групп дворянства, чиновничества и буржуазии. Царское правительство также внимательно следило за журналом и прислушивалось к его голосу. Этим следует объяснить значительное количество подписчиков (оно доходило до 5 тысяч).

На страже идей революционной демократии, традиций Белинского, Чернышевского и Добролюбова, демократической беллетристики стояли обновленные «Отечественные записки», которые вели борьбу с консервативной журналисткой, с антинигилистической беллетристикой и реакционной критикой. Положительную роль в этой борьбе сыграл и петербургский журнал «Дело» (1866—1888). Официальными редакторами этого журнала, продолжившего линию запрещенного «Русского слова», были Н. Шульгин (до 1880) и П. Быков, но фактически им руководил Г. Благосветлов. Главными сотрудниками «Дела» выступали Н. В. Шелгунов, П. Н. Ткачев, Д. Д. Минаев, А. К. Шеллер-Михайлов, В. В. Берви-Флеровский, К. М. Станюкович и др.

В 1868 г. «Отечественные записки» перешли от Краевского к Некрасову, в качестве его соредакторов выступили Щедрин и Елисеев, а после смерти поэта главным редактором стал Щедрин, в редакцию журнала вошел и Н. К. Михайловский. Вокруг истории обновления журнала разгорелась полемика. Некоторые из прежних сотрудников «Современника» (Антонович, Жуковский) делают злой и ни на чем не основанный выпад против Некрасова. Они пытаются очернить всю его поэтическую и журнальную деятельность, которая будто бы всегда была на поводу у правительственных кругов. Поэтому нет якобы ничего удивительного в том, что поэт пришел к сотрудничеству с Краевским. [62]

Демократический лагерь смотрел на «Отечественные записки» как на продолжение «Современника» и всячески их поддерживал. Некрасов поставил задачу объединения распыленных после закрытия «Современника» и «Русского слова» демократических литературных сил. Популярность журнала неуклонно растет, его тираж в 70-е гг. достиг 8 тысяч экземпляров (в 1868 г. — 5 тысяч). В журнале приняли деятельное участие Н. Щедрин, Н. Некрасов, Г. Успенский, А. Островский, Ф. Решетников, П. Якушкин, Н. Михайловский, Д. Минаев, В. Зайцев, Н. Курочкин, А. Плещеев, А. Жемчужников, Д. Писарев, В. Слепцов и другие. Здесь выступают писатели-народники Н. Каронин, Н. Златовратский, П. Засодимский, отчасти Н. Наумов. В «Отечественных записках» начали свою литературную деятельность Д. Мамин-Сибиряк и В. Гаршин.

В критических статьях и очерках «Отечественных записок» развенчивались «почвенническая» идеология, реакционная беллетристика и критика «Русского вестника». «Отечественные записки» противодействовали попыткам возродить теорию «чистого искусства». Когда в 1883 г. появилась статья П. Боборыкина «Наша литературная критика», [63] где он выступил в защиту этой теории, то «Отечественные записки» ответили на нее «Письмом в редакцию» Постороннего (т. е. Н. Михайловского). [64] Журнал Щедрина боролся и против натурализма. В противоположность журналу Каткова «Отечественные записки» давали положительную оценку деятельности писателей-демократов. Особенно важной была защита Некрасова от либеральных и реакционных измышлений по поводу его деятельности.

«Отечественные записки» 70-х гг. выступили против буржуазных критиков Маркса с защитой его экономического учения. Выдающимся событием в идейной жизни России следует признать легальное издание в Петербурге русского перевода первого тома «Капитала» (1872). Он был осуществлен Г. Лопатиным и Н. Даниельсоном. «Отечественные записки» опубликовали статью Михайловского «По поводу русского издания книги К. Маркса». В ней идеолог легального народничества обходит молчанием революпионную историко-философскую концепцию марксизма, однако он сочувственно говорит о творце «Капитала». В 1877 г. либеральный «Вестник Европы» опубликовал статью скатившегося к либералам бывшего сотрудника «Современника» экономиста Ю. Жуковского «К. Маркс л его книга о капитале». Статья содержала яростные нападки на Маркса.

Другой бывший участник «Современника», М. Антонович, выпустил брошюру «О теории ценности», в которой невежественно отрицал оригинальность экономического учения Маркса, называл его «рикардистом». «Отечественные записки» выступили с защитой Маркса от подобных фальсификаций и нападок. В 1877 г. появилась статья Михайловского «Карл Маркс перед судом Ю. Жуковского». Он показал несостоятельность буржуазного экономиста в борьбе с экономической теорией Маркса. Вместе с тем Михайловский неверно толковал историко-философское учение Маркса. Это вызвало известное письмо последнего в редакцию «Отечественных записок», которое, однако, не было отправлено и увидело свет лишь после смерти Маркса на страницах нелегального «Вестника народной воли» (1886). Это письмо Маркса получило положительный отклик со стороны сотрудника «Отечественных записок» Г. Успенского. Важным было и выступление на страницах «Отечественных записок» Н. Зибера («Несколько замечаний по поводу статьи Ю. Жуковского «К. Маркс и его книга о капитале»»). Автор защищал историко-философскую систему Маркса, хотя и не понимал ее революционной сущности. В журнале Щедрина в 1882 г. выступил с оценкой Маркса и Плеханов (Г. Валентинов), который впервые дал правильное освещение марксистской теории и опроверг буржуазные и народнические ее толкования.

В «Отечественных записках» были сложные идейные отношения. В журнале принимали участие не только революционные демократы. На страницах журнала были опубликованы принципиальные теоретические работы революционных и либеральных народников: Лаврова, Михайловского, Южакова. Следует говорить о своеобразии демократических позиций «Отечественных записок» 1868—1884 гг. Революционных демократов и демократов-народников объединяла общность их крестъянско-демократичоских позиций. Это давало им возможность совместно выступать по многим вопросам теории и литературной критики против либеральных и реакционных направлений. Вместе г тем в редакции «Отечественных записок», особенно во второй половине 70-х гг., были и серьезные разногласия, шла внутренняя борьба. Щедрин отрицательно отзывался о работах Лаврова, презрительно говорил о Воронцове (В. В.) и Южакове, был недоволен участием в журнале писателей Боборыкина и Мордовцева, понимал ограниченность мировоззрения Михайловского.

Литературно-общественное движение 70-х гг. никак не исчерпывается народничеством. И в это десятилетие развивалась литература без всякой «примеси» народничества. Центральными фигурами этого направления в прозе был Щедрин, в поэзии — Некрасов, в публицистике — Шелгунов. И характерным фактом литературного движения 70-х гг. явилось плодотворное в целом сотрудничество в журнале с Отечественные записки» представителей революционно-просветительской демократии с писателями и публицистами народнического направления.

К исходу 70-х гг. в России сложилась вторая революционная ситуация (1879—1881). Это был канун перехода от народничества к марксизму. К. Маркс и Ф. Энгельс считали, что Россия «давно уже стоит на пороге переворота, и все необходимые для этого элементы уже созрели». [65] Важнейшим элементом нового революционного прибоя явилось дальнейшее массовое обнищание крестьянства, вызванное углубляющейся капитализацией деревни и аграрным кризисом конца 70-х гг., обременением крестьянства дополнительными пологами в связи с войной 1877 —1878 гг., плохим урожаем 1879 г. и катастрофическим недородом в 1880 г.

Журнал «Черный передел» сообщал о том, что русско-турецкая война оживила у крестьян слухи о новом Положении, мечты о сплошном переделе земли. Вторая революционная ситуация ознаменовалась значительным подъемом рабочего движения, вызванным понижением заработной платы, ростом безработицы в связи с наметившимся застоем в экономической жизни страны. Если в 1859—1861 гг. было всего 65 стачек, то за один только 1879 г. их насчитывалось уже 60. В начавшемся движении российского пролетариата сказалось не только воздействие идей устава I Интернационала. В среде рабочих жила и память о борьбе парижских коммунаров. «Гром парижских пушек, — писал В. И. Ленин, — разбудил спавшие глубоким сном самые отсталые слои пролетариата и всюду дал толчок к усилению революционно-социалистической пропаганды». [66] Передовые рабочие еще до 1883 г. начали изучать марксизм, некоторые из них нелегально побывали за границей. Примечательно, что, даже будучи народником, Плеханов в 1879 г. советовал не забывать, что городские рабочие представляют собой «целое», а рабочий вопрос приобретает «самостоятельное значение». [67]

Активизировалось и либерально-конституционное движение, господствующими формами которого явились всякого рода легальные собрания, речи, обращения к представителям самодержавной власти. Самая радикальная программа оппозиционного либерализма конца 70-х гг. сводилась к требованию свободы слова и печати, гарантии личности, созыва учредительного собрания. И все это сочеталось с воинственно-враждебным размежеванием с революционным лагерем, с программами подлинно демократического преобразования России. Либеральное общество еще раз, как и в 1859—1861 гг., продемонстрировало свою «политическую незрелость, неспособность поддержать борцов и оказать настоящее давление на правительство». [68]

Если принять во внимание, что крестьянские волнения во время второй революционной ситуации далеко не получили того опасного размаха, который наблюдался в 1861 г., а выступления рабочих 70-х гг. не могли еще вылиться в единую и широкую организованную борьбу, то следует признать, что самой грозной силой для царизма оказалась революционная интеллигенция, вступившая к концу 70-х гг. па путь политического террора. Этот путь открыла Вера Засулич, которая 24 января 1878 г., на другой день после окончания процесса 193-х, стреляла в петербургского градоначальника Трепова. 4 августа того же года С. М. Кравчинский убил шефа жандармов Мезонцова. Наконец, 2 апреля 1879 г. последовало покушение А. К. Соловьева на Александра II. Развернулась героическая схватка горстки представителей «заговорщицкого социализма» [69] — народовольцев — с правительством. «Народная воля» вынесла смертный приговор Александру II. 5 февраля 1880 г. Степан Халтурин организовал взрыв столовой в Зимнем дворце. Однако назревший революционный кризис не стал и не мог стать по условиям того времени «поворотным пунктом» в истории России. Убийством Александра II (1881) революционеры-народники бесповоротно исчерпали все свои возможности; пробуждения народной революции они не могли вызвать. «Русский террор, — писал В. И. Ленин, — был и остается специфически интеллигентским способом борьбы <…> факты свидетельствуют неопровержимо, что у нас индивидуальные политические убийства не имеют ничего общего с насильственными действиями народной революции». [70]

«Партия самодержавия», преодолев растерянность и колебания, вступила па путь разнузданной реакции, захватившей все сферы жизни. Вдохновителями этого курса явились обер-прокурор Синода К. Победоносцев и министр внутренних дел, шеф жандармов Д. Толстой, непримиримый противник буржуазных реформ 60—70-х гг. Недаром Лесков назвал это время «пошлым пяченъем назад». Однако и после 1881 г. были деятели, которые с честью держали знамя русской демократии, вели борьбу с либерализмом и реакцией, с ренегатством и идеализмом. В выполнении этих задач особенно важна роль Щедрина, Успенского и Чехова, для которых 60—70-е гг. были святым временем. Они не могли допустить, чтобы всякого рода «человечки-суслики» узурпировали и опошлили идеи героического поколения — «отцовское и дедовское наследие».

Годы реакции ознаменованы переоценкой когда-то популярных верований. Шел процесс выработки нового понимания задач борцов с самодержавием. Изживший себя крестьянский утопический социализм, распадавшаяся народническая демократия уступали место все более распространявшемуся социал-демократическому мировоззрению. Революционеры России впервые в истории освободительного движения приобретали надежную «почву» в массовом рабочем движении. [71] Все эти глубинные социальные и идейные сдвиги нашли наиболее яркое отражение в первых работах Г. В. Плеханова, вступившего на путь марксизма, — в его предисловии к им же сделанному переводу «Манифеста Коммунистической партии» (1882), в его книгах «Социализм и политическая борьба» (1883) и «Наши разногласия» (1885). Он же возглавил и социал-демократическую группу «Освобождение труда».

Вторая революционная ситуация не осталась бесследной и для русской литературы. Знаменательны идейно-художественные искания Островского заключительного периода его деятельности, бурное нарастание сатиры в произведениях Лескова, развенчание Щедриным основ общества того времени — семьи, собственности, государственно-административного аппарата, религии. Последний роман Достоевского «Братья Карамазовы», с потрясающей глубиной изобразивший «всеобщее обособление» людей, одушевлен поисками путей «восстановления погибшего человека». В конце 70-х и в начале 80-х гг. Толстой завершает переход на позиции многомиллионных крестьянских масс. Автор «Исповеди» (1882) выдвинул такие требования по аграрно-крестьянскому вопросу, которые непосредственно шли от самого крестьянства и перекликались с программными положениями русских революционеров. Называя наследие Толстого зеркалом русской революции, В. И. Ленин имел в виду, помимо всего прочего, и то, как художник трактует аграрный вопрос, так как именно этот вопрос, по замечанию В. И. Ленина, «составляет основу буржуазной революции в России и обусловливает собой национальную особенность этой революции». И далее В. И. Ленин разъясняет: «Сущность этого вопроса составляет борьба крестьянства за уничтожение помещичьего землевладения и остатков крепостничества в земледельческом строе России, а следовательно, и во всех социальных и политических учреждениях ее». [72]

В сущность крестьянского вопроса в пореформенной России проник и Щедрин. Он понимал, что затаенные мечтания крестьянских масс прикованы к помещичьим землям. Ликвидация помещичьего землевладения — таково заветное и неистребимое желание крестьянства. Глеб Успенский создал такую социологическую и философско-этическую концепцию «власти земли», которая обосновывала неизбежность крестьянской войны за землю, неизбежность сплочения крестьян в этой войне, а затем писатель «бежит» от «источника» — из деревни — и обращается к «бродячей Руси», к изображению переселенцев, полупролетарских масс, выгнанных из деревни «адской нуждой». Сама российская действительность влекла художника-публициста на этот путь. Процесс раскрестьянивания — в смысле экономическом и в смысле духовном — захватил к 80-м гг. до 30% всех крестьянских хозяйств. В те же годы складывается новая школа реалистов, представленная Гаршиным, Чеховым и Короленко, которая вносит в классический реализм новаторские черты, вызванные условиями вступления России в непосредственно предреволюционный период своего развития.



	История русской литературы В четырех томах Том 3