|
САД ЭПИКУРА
А кому
не по плечу была упрямая добродетель стоиков, те могли искать счастья в
философии эпикурейцев. «Эпикур», «эпикурейцы», «эпикурейский» — эти слова,
может быть, не раз попадались вам у Пушкина и у других писателей. Обычно они
там означают привольную жизнь, полную наслаждений: эпикуреец — это тот, кто
живет припеваючи, знает толк в удовольствиях, изнежен, благодушен и добр.
Настоящий
Эпикур, действительно, был благодушен и добр. Но в остальном он был мало похож
на этот образ. Это был больной человек с худым, изможденным лицом, всю жизнь
страдавший от камней в печени. Он почти не выходил из дому, а с друзьями и
учениками беседовал, лежа в своем афинском саду. Питался он только хлебом и
водой, а по праздникам — еще и сыром. Он говорил: «Кому мало малого — тому мало
всего» — и добавлял: «Кто умеет жить на хлебе и воде, тот в наслаждении
поспорит с самим Зевсом».
Эпикур,
действительно, считал наслаждение высшим благом. Но наслаждение наслаждению
рознь: каждое из них требует усилия, и если усилие требуется слишком большое,
то лучше уж такого наслаждения не надо. Может быть, вино и сладости вкуснее
языку, чем хлеб и вода, но от вина потом кружится голова, а от сладостей болят
зубы. Так зачем? Настоящее наслаждение — это не что иное, как отсутствие боли:
когда после долгого мучения боль тебя отпускает, то бывает мгновение
несказанного блаженства; вот его-то мудрецу и хочется продлить на всю жизнь.
Старый Аристипп считал себя учителем наслаждения, но он был здоровый человек и
этого счастья даже не представлял.
Поэтому
главное, чем должен дорожить человек, — это покой. Мировая жизнь — игра
случайностей, и каждая случайность может больно задеть человека. Особенно будет
мудрец уберегаться от государственных забот: уж они-то усилий требуют много, а
наслаждения приносят мало. «Живи незаметно!» — вот главное правило Эпикура.
(Современников оно возмущало: «Как? Ведь это значит сказать: „Ликург, не пиши
законов! Тимолеонт, не свергай тиранов! Фемистокл, не побеждай азиатов! И ты
сам, Эпикур, не учи друзей философии!“) Живи в одиночку, люби друзей, жалей
рабов и сторонись чужих — и ты убережешь свое наслаждение малым. Так эпикурейцы
и жили: о них даже не рассказывали анекдотов, как о стоиках и всех других
философах.
Необразованным
людям не дает покоя страх богов, страх смерти, страх боли. Для философа и этого
не существует. Боги блаженны, а раз они блаженны, то они не знают никаких забот
и уж подавно не вмешиваются в нашу человеческую жизнь. Они тоже, как мудрецы, «живут
незаметно» где-то в мировых пространствах, наслаждаются нерушимым покоем и
только говорят сами себе: «Мы счастливы!» Смерть для человека не может быть
страшна: пока я жив — смерти еще нет, а когда наступила смерть — меня уже нет.
Боль тоже не заслуживает страха: непереносимая боль бывает недолгой, а долгая
боль — переносимой, потому что смягчается привычкой. Следить за своей болью
Эпикур умел: когда он почувствовал, что боль дошла до предела, он написал
письмо другу: «Пишу тебе в блаженный и последний мой день. Боли мои уже таковы,
что сильнее стать не могут, но их пересиливает душевная моя радость при
воспоминании о наших с тобой разговорах...» — лег в горячую ванну, выпил
неразбавленного вина, попросил друзей не забывать его уроков и умер.
О том,
как устроен мир, Эпикур много не задумывался: ведь от этого его покою и
наслаждению не было ни лучше, ни хуже. Вслед за Демокритом он представлял себе,
что мир состоит из атомов, — это потому, что толчея атомов казалась ему
похожа на толчею людей — таких же отдельных, замкнутых и больно задевающих друг
друга. Но Демокрит был самым любознательным из греков и интересовался причинами
всего, что есть в природе, а Эпикур равнодушно принимал любые объяснения, лишь
бы они не требовали вмешательства богов в нашу жизнь. Может быть, небесные
светила меж закатом и восходом гаснут и загораются вновь (как светильники у
заботливой хозяйки), а может быть, горя, обходят Землю с другой стороны. Может
быть, гром бывает оттого, что это ветер рвется меж туч, а может быть, это тучи
рвутся по швам, а может быть, это тучи твердеют и трутся жесткими боками друг о
друга. Может быть, землетрясения бывают от подземного огня, от подземных
ветров, от подземных обвалов земли — лишь бы только не от
Посейдона-Землеколебателя.
Если уж
продолжать наклеивать ярлыки на философские системы, то об эпикурействе можно
сказать: это философия обывателя. Не прихлебателя, который клянчит, не
труженика, который вырабатывает, а именно обывателя, который немножко имеет,
большего не хочет, никого не обижает и думает только о том, что его хата с краю.
Эпикурейцев не уважали, но их любили: они были добрые люди, а их
соседям-стоикам, например, доброты явно не хватало. Кто уставал от жизни, тот
приходил к эпикурейцам. Они гордились, что к ним из других философских школ
перебежчиков было много, а от них — никого.
Пока у
людей была вместо философии мифология, она представляла им мир большой семьей,
где царствует обычай. Философия, от Фалеса до самого Аристотеля, представляла
мир большим городом, где царствует закон. Теперь у Эпикура и у стоиков этот мир
рассыпался на частицы, меж которыми властвует случай, и перестроился в мировое
тело, закон которого — судьба. Это значило, что маленьким греческим
государствам настал конец: они теряются и растворяются в больших мировых
державах — македонской и римской.
|
